Книга Наполеон. Заговоры и покушения - Сергей Нечаев

— Смотри, не сломай ему шею! — крикнул кто-то.

С неимоверной силой, давление которой он все время чувствовал на своей шее, генерал был приподнят и приведен в сидячее положение, что дало ему возможность осмотреться вокруг себя и получше разглядеть нападавших. Очевидно, что это были опытные в подобных делах субъекты. Сопротивляться было невозможно, но Пишегрю все равно минут пятнадцать продолжал бороться. Наконец, совершенно обессиленный и израненный, он прохрипел:

— Все, я сдаюсь, отпустите меня.

Его завернули в одеяло, перетянули веревками, бросили в фиакр и повезли к Реалю на допрос.

— Ваше имя? — спросил государственный советник.

— Вы его знаете так же хорошо, как и я, — с презрением ответил генерал.

— Вы знакомы с Жоржем?

— С каким таким Жоржем?

— Тем самым, что прибыл из Англии, чтобы убить первого консула.

— Уж не думаете ли вы, что я могу быть связан с такими злодеями? — возмутился Пишегрю. — Я не знаю этого человека.

Пишегрю был красив, но тип его красоты нельзя было назвать симпатичным. Тонкие черты его лица были идеально правильны; все дело портил рот, контрастировавший с благородством черт верхней части лица. Это было умное и очень подвижное лицо, на котором выражение каменной решительности порой сменялось полным бессилием и неуверенностью.

— Откуда вы прибыли в Париж? — продолжал Реаль.

— Какая разница!

— С кем вы приехали?

— С самим собой.

— Знаете ли вы генерала Моро?

— Все знают, что раньше он служил под моим начальством.

— Виделись ли вы с ним после вашего приезда в Париж?

— Мы — военные. К тому же враги. В подобных условиях люди видятся друг с другом только со шпагами в руках.

— Знаете ли вы, кто я?

— Кажется, знаю.

— Я всегда отдавал должное вашим военным талантам.

— Рад за вас. Вы закончили?

— Вам сейчас перевяжут раны.

— Не нужно, ведь вы все равно меня расстреляете. Оставьте меня в покое.

По свидетельству личного секретаря Наполеона Бурьенна, Пишегрю отказался подписывать какие-либо бумаги. В своих «Мемуарах…» Бурьенн потом написал:

«Он сказал, что в этом нет необходимости, что он знает все средства, все махинации полиции и боится, что все уничтожат при помощи химических реактивов, а оставят лишь его подпись, а потом допишут все, что необходимо».

После этого генерал не ответил ни на один из вопросов, решив принять вид человека, настолько погруженного в мысли о своем бедственном положении, чтобы не замечать ничего вокруг себя. Его отправили в тюрьму Тампль, откуда живым ему уже не суждено было выйти.

В тюрьме допросы следовали один за другим, но Пишегрю решительно отказывался что-либо сообщить полиции. Стендаль в книге «Жизнь Наполеона» рассказывает:

«Говорят, будто Пишегрю был подвергнут пытке, будто ружейными курками ему сдавливали большие пальцы обеих рук».

Все было бесполезно. Тот же Стендаль констатирует:

«Надо сказать, что расчет посредством пытки добиться важных признаний не оправдывается, когда дело идет о людях такого закала, как Пишегрю».

* * *

В это время к генералу Моро постоянно обращались от имени Наполеона, обещая прощение и свободу, если он признается в том, что виделся с Пишегрю и Кадудалем. Моро молчал.

Тогда Савари прислал к нему префекта полиции Этьена Пакье, который явно не мог раздражать узника ни прежним якобинством, ни теперешним роялизмом.

— Наши отцы были адвокатами, — начал Пакье, — и оба они кончили жизнь на эшафоте. Причем неизвестно за что. Ведь так, Моро?

— Мой отец осмелился защищать в суде бедного крестьянина, засеявшего свое поле картофелем, — ответил ему Моро. — Тогда у меня был очень тяжкий период жизни, и Пишегрю был уверен, что я последую за ним в эмигрантскую армию принца Конде.

— Почему вы сразу не донесли о его измене?

— А черт его знает! — честно сказал Моро. — Я ведь думал, что бумаги о нем мне нарочно подкинули в карете, брошенной на дороге. У Пишегрю всегда было много завистников, и мне казалось, что враги решили его погубить…

— Я очень сочувствую вам, Моро. Предупреждаю, Бонапарт будет настаивать на смертном приговоре, чтобы затем помиловать вас и этим вердиктом поднять свой авторитет в народе. Но возможно и другое: добившись от судей смертного приговора для вас, он может утвердить его…

* * *

4 марта 1804 года были арестованы адъютант графа д'Артуа Шарль-Франсуа де Риффардо (он же маркиз де Ривьер) и граф Жюль де Полиньяк. Вот как это произошло.

Преследуемый полицией, маркиз де Ривьер решил найти убежище у своего друга графа де Лаборда, но, выйдя на Итальянский бульвар, увидел афишу префекта полиции, в которой говорилось об ответственности за укрывательство государственных преступников и английских шпионов. Решив, что не имеет права рисковать жизнями других людей, он стал метаться по городу, пока случайно не повстречал своего бывшего слугу Ля Брюйера, который сам предложил ему ночлег. У Ля Брюйера де Ривьер успешно скрывался 18 дней. Все испортил юный Жюль де Полиньяк, с которым маркиз поддерживал связь посредством записок, передаваемых через посыльного. Узнав, что его старший брат Арман арестован, он лично прибежал к де Ривьеру, чтобы поделиться с ним своим горем.

— Вас никто не видел, когда вы входили сюда? — озабоченно спросил его маркиз.

— Никто, даже консьержка. Я был очень осторожен.

— Вы уверены в этом, мой юный друг?

— Абсолютно, — уверил его де Полиньяк.

— Тогда можете считать, что вы спасены. Эта квартира — надежное место.

Все бы хорошо, но через пару дней Жюль де Полиньяк решил выйти на улицу для встречи, которую он называл очень важной и которую никак нельзя было отменить. Речь явно шла о женщине, но юноша не желал признаваться в этом. Протесты де Ривьера не помогли, а на улице граф был узнан одним из полицейских агентов, у которого хватило сообразительности не хватать юношу сразу, а проследить за ним с целью выявления сообщников.

На следующее утро маркиз де Ривьер и Жюль де Полиньяк были арестованы, не успев толком проснуться. Когда комиссар полиции спросил хозяина квартиры Ля Брюйера, знает ли он о том, что ждет укрывателей, тот гордо ответил:

— Маркиз де Ривьер для меня не преступник и не шпион. Он мне даже не бывший хозяин, ибо никогда не обращался со мной, как со слугой. Это мой друг, и, если бы случай предоставить ему кров еще раз представился, я бы сделал то же самое.

Все трое тут же были отправлены на допрос к государственному советнику Реалю.