Книга Психея. Забвение - Ellen Fallen

Возвращаюсь к дому, пока передо мной не вырастает чья-то тень в замусоленном и покрытом пятнами фартуке, вынуждая остановиться. Высокая мексиканка, с глазами своего умершего сына стоит передо мной, заламывая руки, нервничая.

— Я знаю, что ты не виновата, — говорит она, едва не плача, — и хочу тебя попросить от его лица.

— Внимательно слушаю, — отвечаю ей, замечая, как она лезет в глубокий карман своего фартука и достает фотографию в круглой рамке. — Что мне с этим сделать?

— Поставь на стол вместе со всеми фотографиями, он хорошо к тебе относился и хотел бы, чтобы ты его помнила. — Она протягивает мне рамку. — Всегда ставь ее. Не забывай моего ангела.

У меня нет слов, беру круглый предмет и рассматриваю улыбающееся лицо симпатичного Матео, размахивающего широким сомбреро. Киваю ей, не очень понимая, куда именно поставить и что делать. Но и отказывать не хочу, раз она считает, что так нужно. Она ждет, не собираясь уступать мне дорогу, я, в свою очередь, не хочу наступать на лепестки для мертвых.

— Обязательно поставлю, — отвечаю матери ребенка, успокаивая.

— Всегда ставь и своих родителей. Это важно, — убеждает она меня, внутри разливается пустота, черная и липкая, от воспоминаний о моих маме и папе.

— Хорошо, — бесцветным голосом говорю, женщина немного сдвигается.

Как только обхожу ее, она касается моей руки, затем отдергивает ее. Глаза матери Матео, наполненные болью, краснеют, она сутулится и обнимает себя руками.

— Он хотел стать таким же, как ты. Исследовать для того, чтобы найти всех пропавших детей. Чтобы каждая мать смогла придать тело земле, — голос ломается, звучит сдавленным, женщина пытается взять себя в руки.

— Мне очень жаль. Я знаю, что такое боль утраты. — Кладу свою ладонь на ее плечо и сжимаю его. — Я буду помнить.

У меня нет сил стоять рядом со всхлипывающей матерью, снова ныряя в глубины своей трагедии, не могу позволить мраку заполнить меня всю и утащить в ад одиночества и неведения. Возвращаюсь домой, крепко сжимая в руках рамку с фотографией. Химена стоит спиной ко мне прямо на входе в дом, перед ней широкая лавка, та, что стояла на кухне. Она застелена красивой скатертью с национальными узорами. Поверх нее расположены разного размера рамки с фотографиями ее предков. Рядом с ними рассыпаны бархатцы, придавая фотографиям торжественный вид. Тарелки, которые она расставляет напротив каждой фотографии, заполнены сахарным печеньем и конфетами. Придвигаюсь ближе к ней и ставлю в середину фотографию погибшего мальчика, она удивленно разворачивается и смотрит мне в глаза.

— Пусть он не ваш родственник, но был моим маленьким другом, — сдавленно говорю я.

Женщина не спорит со мной, идет в дом за еще одной тарелкой и ставит напротив фотографии Матео, я сыплю лепестки и поднимаю одну из свечей.

— Что будет, если фотографию мертвого не поставить? — спрашиваю Химену и зажигаю свечу.

— Он умрет. Смерть после смерти. Это гораздо страшней. — Понимающе киваю. — Ты не привыкла к подобному?

С улицы доносится громкое пение и мелодия, исполняемая на гитаре. Грустная улыбка касается моих губ.

— Мы придаем тело кремации, распыляем прах там, где желал усопший, и на кладбище остается только надгробие, без человека, лежащего под землей. Мы приходим к мертвым спокойно поговорить, чем-то поделиться… У вас все иначе. — Ставлю свечу на тарелку между сладостями и отхожу в сторону.

— Мы рады, что наши родственники спускаются к нам с небес. Это единственный день в году, когда мы можем поделиться с ними нашей любовью, и они ее почувствуют. — Женщина внимательно следит за моими эмоциями, сменяющимися одна за другой. — Ты могла бы поставить фотографию своих родителей рядом с нашими предками, у них будет возможность вернуться на один день и увидеть тебя.

Я осматриваю все рамки и людей, когда-то радовавшихся жизни, дышащих этим воздухом и наслаждавшихся каждым днем. Наверняка однажды они тоже стояли напротив подобной этой скамьи и расставляли фотографии, с любовью рассматривали своих родных — теперь уже умерших родственников. Внутри меня разрастается темная дыра.

Ничего не ответив женщине, я захожу в дом, поднимаюсь по лестнице и закрываю двери в свою комнату. Это слишком тяжело — объяснить те чувства, живущие внутри меня. Единственное хранилище для воспоминаний — это моя голова и альбом со старыми фотографиями, несколько пленок и личных вещей. Все остальное превращается в тлен, не нужное барахло, тянущее меня на дно, в тот самый день, когда я увидела их мертвыми. Что-то колет в грудной клетке, сердце гулко ударяется, затем еще раз и замирает в ожидании, стоит только подумать о том, что мне пора их отпустить. Оставить все происходящее и продолжать жить. Я не одна испытываю это чувство потери.

Двери с тихим скрипом приоткрываются, высокая фигура мужчины застывает в проеме. Грант оценивает в целом ситуацию, его обычно тщательно уложенные волосы немного взлохмачены, а непривычная одежда делает из него слишком обычного человека.

— Грустишь? — Уголок его губ дергается, но застывает, стоит нашим глазам встретиться. — Могу я побыть рядом с тобой?

Киваю ему в ответ, ведь нет никакого шанса выгнать этого мужчину. Он все равно поступит по-своему. Удобнее устроившись на кровати, снимаю с себя домашнюю обувь, осознав, что превращаюсь в неряху. На пол осыпаются несколько лепестков желтого и оранжевого цвета, в горле застывает ком отчаяния. Грант садится рядом, наклоняется и подбирает один лепесток, крутит в пальцах, затем подносит к носу, вбирая в себя запах бархатцев.

— Я видел фотографию ребенка. — Он хмурится. — Она отличается от всех стоящих на столе своей новизной. И я никак не могу взять в толк…Тебя чуть не убили из-за этого мертвого мальчика. Унижали. Обвиняли. А ты снова помогаешь его душе вернуться на землю? Обещаешь помнить?

— Это все так запутано… — Я не могу договорить, когда перед моими глазами появляются старые круглые часы моего отца, сжав до скрипа зубы, пытаюсь схватить рукой цепочку, но Меллон прячет их в своем огромном кулаке. — Как ты смеешь!? Не трогай моих родителей, Меллон. Или я не ручаюсь за себя! — Соскочив на ноги, я толкаю его, что есть сил, в грудь, но мужчина не двигается с места.

— Ты не понимаешь, да? — Он встает, уворачиваясь от очередного выпада с моей стороны. — Андреа, ты обходишь стороной тех, кого любишь. Не бережешь их при жизни. Бросаешь на произвол судьбы. Но если дело касается кого-то чужого, ты готова всем глотку порвать, даже тем, кто тебе действительно дорог. Именно ты никого не слушала. Тогда, как и сейчас. Поставить фотографию чужого ребенка, обещать вспоминать его, в этом нет ничего плохого. Но в это самое время прятать тех, кто души в тебе не чаял… — Он снова вытягивает цепочку ключей перед моим лицом. — Это мерзко и низко с твоей стороны. Ты не знаешь разницы, кто тебе дорог и кому ты дорога. Выбор каждый раз падает на тех, кто не стоит внимания, как и жертвы, на которые ты идешь ради чужих. — Он обхватывает свободной рукой мою, вкладывает в них бережно часы моего отца и сжимает замком своими пальцами. — Научись беречь тех, кто тебя действительно любит. Делая больно себе, ты делаешь больно им. Перестань быть сгустком горя.