Книга Время банкетов - Венсан Робер

Время праздника

Итак, праздники, которые с легкостью выходят за рамки частной жизни, — те, которые нарушают личный, традиционный жизненный ритм, те, которые прославляют некое событие. Мы уже видели, какое большое значение имеют годовщины: 12 марта в Бордо, 6 июля в Гренобле. Прибавим сюда и сами события, в тех случаях, когда их можно предвидеть и к ним можно подготовиться: так, полное освобождение французской территории от иностранных войск, последние части которых покинули пограничные департаменты 30 ноября 1818 года, было отмечено патриотическими праздниками, причем либералы в эту пору тем более охотно изъявляли свой энтузиазм, что хорошо знали о тревогах ультрароялистов, опасавшихся ухода союзников из Франции. Самый блистательный из этих праздников был устроен герцогом де Ларошфуко-Лианкуром, а Беранже по этому случаю сочинил одну из самых знаменитых своих песен, «Священный союз народов». Однако это торжество было не единственным: Бенжамен Констан упоминает состоявшийся в Париже «патриотический обед, в котором сотня избирателей 18‐й секции торжественно отметили уход чужестранцев и освобождение Франции»[122]. В Осонне, как и во многих других городах департамента Кот-д’Ор, было создано общество для «чествования с помощью банкетов освобождения родины», и к этому празднованию привлекли местный гарнизон. «Залу, предназначенную для танцев, драпировали с большим вкусом; бюст короля поместился между флагами разных воинских подразделений и знаменами национальной гвардии, а девизы на стенах прославляли союз между осонцами и гарнизоном и подтверждали общность их чувств»[123]. В Экс-ан-Провансе «день, когда родная земля получила свободу» был отпразднован гражданским банкетом, который «в течение нескольких дней считалось хорошим тоном чернить», на котором «произнесли тосты за родину, чей праздник собравшиеся отмечали, за короля и Хартию, которые для нас связаны неразрывно, за единство детей Франции»[124]. Другое событие, легко прогнозируемое и способное вызвать всеобщее ликование, — приезд в город человека королевской фамилии. Людовик XVIII, грузный подагрик, давно отвыкший ездить верхом, никогда не покидал столицу. Однако его брат граф д’Артуа, его племянники и племянницы (прежде всего герцог и герцогиня Ангулемская, но также герцог Беррийский и его молодая супруга) путешествовали очень много. Во всех городах, где они останавливались, начальство считало своим долгом устроить в их честь банкет — разумеется, за счет местных налогоплательщиков; предполагалось, что ответом на теплый прием станет благосклонное отношение королевской власти к муниципальным элитам и даже ко всему городу. Когда граф д’Артуа приехал в Марсель в октябре 1814 года, большая часть тамошнего населения встретила его с энтузиазмом, и он был роскошно принят муниципалитетом, устроившим в его честь целых два банкета. Задние мысли марсельской элиты, надеявшейся возвратить себе те таможенные привилегии, которыми город пользовался при Старом порядке, выразились по такому случае в форме, с нашей точки зрения довольно странной: местный поэт, выказав чудеса ловкости, ухитрился вставить во все куплеты песни, исполнявшейся на банкете, слово «вольность», имея в виду, конечно, освобождение от уплаты таможенных пошлин[125]…

Однако для поколения, рожденного уже после Революции, приезд члена королевской фамилии был не единственным источником энтузиазма. Начиная с века Просвещения французы взяли за правило прославлять великих людей при жизни в академических речах, а после смерти в надгробных речах и похвальных словах; в первые годы эпохи Реставрации бурные споры вызывало намерение возводить знаменитым людям памятники на городских площадях: в прошлом веке таких почестей удостаивался только монарх. Ничего удивительного, что этот культ великих людей начал выражаться в публичных манифестациях; одни роялисты взирали на них с грустью, а другие пытались высмеивать, потому что все ощущали в нем подспудную десакрализацию монархии. Мы проиллюстрируем это двумя примерами; один исторический — банкет, устроенный в честь Россини после его приезда в Париж, второй романный, но известный более широко — тот, которым город Ангулем чествует поэта Люсьена де Рюбампре в бальзаковских «Утраченных иллюзиях».

В 1823 году, когда Россини приехал в Париж, он уже успел завоевать европейскую славу: многие любители музыкального театра считали его величайшим из тогдашних композиторов[126]. Поскольку его главные произведения с большим успехом исполнялись во всех столицах, он решил уехать из Неаполя и вообще из Италии и вел переговоры как с парижским Итальянским театром, так и с лондонским Королевским театром, куда на один сезон была приглашена его жена, певица Изабелла Кольбран. Вообще говоря, в Париже композитор просто-напросто сделал остановку на пути в британскую столицу. Но остановка эта продлилась целый месяц, и Россини, по всей вероятности, использовал это время для того, чтобы поднять ставки в переговорах с Министерством двора, от которого зависел его композиторский ангажемент; что же касается сторонников новой музыки, дилетантов, как их тогда называли, они, конечно, были готовы на все, чтобы удержать маэстро[127]. О его приезде было заранее объявлено в прессе, особенно в прессе либеральной: газета «Пандора» не скупилась на похвалы и во всех подробностях описывала празднества в честь великого человека, тогда как газеты ультрароялистские, «Французская газета» и «Газета прений», отвечали скептическими комментариями. Россини был узнан в театре и встречен овациями, ему устроили серенаду и наконец в воскресенье 16 ноября в большой зале ресторана «Теленок-сосунок» состоялся торжественный обед по подписке, подготовленный меньше чем за неделю; заведение на площади Шатле располагалось не в самом роскошном квартале, но зато в нем единственном нашлась удобная и элегантная зала, где могли разместиться около двух сотен гостей. «Этот праздник, — пишет „Пандора“, — навсегда войдет в историю искусства и прославит французское гостеприимство». Зала для банкета была «украшена с большим вкусом одним из самых искусных наших декораторов. Медальоны, окруженные гирляндами цветов, располагались на небольшом расстоянии один от другого, и в каждом из них золотыми буквами было написано название одного из творений героя этого праздника. Над креслом, предназначенным для композитора, повесили его шифр». Чтобы запечатлеть память об этом событии, юный художник выгравировал медаль с изображением Россини, которую раздавали участникам банкета.