Книга Ты мой выигрыш - Екатерина Шварц

По дороге на кладбище покупаю цветы: маме хризантемы, бабушке тюльпаны, а папе и Вите ирисы. Автобус, идущий до нужной мне остановки, полупуст. Кладбище, на котором похоронены мои родные находится за городом, в малонаселенном районе, поэтому попутчиков у меня почти нет. В городе, почти в самом центре есть еще одно кладбище, но там хоронят «достойных» жителей. Цены там кусаются…

На могилах родителей и бабушки еще лежит талый снег. Навести здесь порядок я не смогу. Поэтому просто кладу цветы и стою. Мысленно прощаюсь со своими близкими. Может еще, когда-нибудь, приду сюда.

У Витиной могилы я не стою долго. Но делаю главное:

— Прости меня, — шепчу, глядя на его фотографию, — прости за все: что не любила, не была хорошей женой… Я виновата в твоей смерти и искуплю свой грех…

Смотрю еще некоторое время на улыбающегося с фотографии мужа и ухожу. В горле стоит комок, но я не позволяю себе заплакать.

Бреду по дорожкам кладбища. Не замечая ничего кругом. Пока не понимаю — я не к выходу иду, а на другой конец погоста. Озираюсь по сторонам. И тут взгляд натыкается на до боли знакомую фамилию и имя: Маргарита Старова. Подхожу ближе. С гранитной плиты на меня смотрит мама Максима… Я не была на ее похоронах, Макс не разрешил, поэтому не знала, где ее похоронили. Но всегда думала, что на кладбище в центре города. Подхожу ближе.

А потом… крик замирает на губах. Сердце начинает биться через раз, а слезы градом льется из глаз… Рядом с могилой женщины еще одна могила… Над которой стоит памятник с ангелом… А на плите надпись: «Старов Матвей»… Мой сын, моя кровиночка, наконец-то, вот мы и встретились… И мир перестает для меня существовать.

Не помню, как упала на мощенную плиткой дорожку, как принялась скрести пальцами надгробную плиту, ломая до крови ногти… Все ушло куда-то далеко-далеко, оставив меня наедине со своей болью. Мой мальчик, мой малыш… они даже не дали мне тебя в руках подержать… Суки! Ненавижу их!.. А тебя, ведь, назвали так, как я хотела… Матвей, Матвейка…

Я не плачу… Реву, но не слышу своего крика, потому что оглохла, ослепла от боли. Она не просто пронзает все тело. Меня живую кинули в гигантскую мясорубку, а теперь медленно крутят, перемалывая кости, превращая все внутри в фарш… И я не сопротивляюсь, потому что не могу…

Скребу израненными руками мерзлую землю, а потом ими же, грязными, глажу гранитную плиту… Целую ее, шепчу нежные слова… Сынок, ты теперь уже был бы большой, в четвертом классе учился… Мы бы с тобой уроки вместе делали, а потом ты бы бежал на улицу в мяч играть. Знаешь, сколько у нас ребят много во дворе! Друзей бы у тебя было не перечесть…

Я говорю, говорю, пытаясь заговорить свою боль, но это бесполезно… Она не уходит, лишь сильнее становится, превращаясь в громадный океан, бушующий от шторма. А я песчинка, которая тонет в нем, не пытаясь выжить… Зачем мне жить? Если все самое дорогое сейчас рядом со мной, и в то же время так далеко… Если бы только кто-то мог знать, как я хочу к своему мальчику! Боже, вскидываю опухшее от горя лицо к нему, почему, за что ты так суров? Для чего забрал его у меня? От чего не дал ему возможно жить, ходить своими ножками по земле, кричать и смеяться, плакать от очередной царапины и радоваться, познавая что-то новое? Господи, ты суров, но справедлив, так скажи мне грешной, где твоя справедливость?

У Всевышнего для меня нет ответов… Когда уже нет слов, когда кричать нет сил, просто ложусь на землю и прижимаю руку к выбитому на камне имени сына… Как будто мы рядом, как будто я могу к нему прикоснуться… Хотя бы так…

…Вижу наш двор. Я сижу на лавке, а вокруг орава ребят. Они бегают, смеются, играют в мяч. Тут из толпы выбегает мальчишка со светло-русыми короткими волосами и бросается ко мне.

— Мама, ты меня искала? — спрашивает он с улыбкой и смотрит глазами, полными счастья.

— Да, — обнимаю я его, и меня наполняет безмерное чувство счастья, — маленький мой, я тебя так долго искала…

— Дочка, доченька, — чей-то настойчивый голос пытается вырвать меня из сна, — очнись, милая.

Чувствую, как меня настойчиво теребят за плечо, но не могу очнуться, пошевелиться — все тело затекло и замерзло. Нахожу последние силы и раскрываю глаза. На улице уже сумерки. Надо мной стоит, склонившись, какая-то совсем старая женщина и пытается разбудить.

— Проснулась? — спрашивает она с надеждой. — Слава Богу! Ты чего удумала, глупая? Нельзя тебе помирать.

Ругает меня, но без злобы в словах. Только в глазах грусть затаилась. Протягивает ко мне свои старые, морщинистые руки и пытается помочь встать.

— Смерть — это не выход, доченька, это не решение, а еще большее наказание. Боженька, он же не просто так нам все эти испытания дает: мы их должны пройти, пережить, преодолеть. Молодая, ты еще, глупая. Я тоже когда-то такой была: у меня трое деток было, но у Бога все расписано — забрал он их к себе, а меня не хочет. Вот и живу совсем одна. Такова его воля… Значит нужна я ему здесь для чего-то, как и ты.

Она все говорит, говорит, а сама мне помогает в себя прийти. И от ее простых слов, во мне словно что-то оживает. Еще несколько часов назад я замазала все окна своей души черной, густой краской, а теперь их будто отмывают от нее. Очищают меня от душевной грязи. Гонят из головы непрошеные мысли о смерти.

С усилиями, но я смогла встать. Оборачиваюсь на могильную плиту с именем сына. Моя кровиночка, теперь я знаю, где ты есть, и буду навещать тебя постоянно. Произношу я мысленно.

— Пойдем, — тянет меня старушка, — не вини себя, так все должно быть.

— Спасибо, — наконец проговариваю я хриплым голосом, который дерет горло. — Спасибо большое.

И обнимаю женщину. А она меня к себе прижимает и по голове гладит. И я снова плачу. Но эти слезы не от боли, а от облегчения. У меня с горла будто удавку сняли и позволили впервые дышать. Когда я чуть успокаиваюсь, бабулька ведет меня к выходу с кладбища. Мы почти не говорим, но это и не надо. Мы понимаем друг друга без слов, потому что обе матери, потому что обе потеряли детей… Она живет недалеко, и я провожаю ее до дома. И почему то прошу разрешения прийти к ней в гости.

— Приходи, я рада буду, — улыбается старушка.

И мне от ее улыбке на душе тепло становится. Так хорошо!

Я успеваю на последний автобус до дома. Еду в нем и все события дня в голове прокручиваю и о прошлом думаю. Я, когда из психушки, вышла ведь первым делом в больницу кинулась, но врача не смогла найти. Сказали перевелся он в другой город, а тело моего малыша родственникам передали, потому что я невменяемая была.

В тот день я поехала в офис Семена Анатольевича. Внутрь меня никто не впустил. Я стояла на морозе и до самого его вечера ждала. Дождалась. Подошла к нему, когда он к машине своей шел. Его охрана на меня было бросилась, но Старов остановил ее одним взмахом руки. Сказал, чтобы в сторону отошли. Подошел ко мне, брезгливо оглядывая с ног до головы.

— Пришла значит, — проговорил он лениво, — зачем?