Книга Ярославский мятеж - Андрей Васильченко

Так как же вышло, что временная тюрьма, которая была создана, как казалось командованию Северной Добровольческой армии, «в относительно безопасном месте», превратилась в «баржу смерти»? Обычно обвинения в адрес повстанцев сводятся к двум пунктам: а) они вели огонь по барже, б) они сознательно морили заключенных голодом, обрекая их на медленную смерть. Во время суда Перхуров категорически отрицал сам факт возможности того, что он мог планировать использовать баржу в качестве «живого щита»: «Где-то показано, что будто бы мы баржу передвигали на места, наиболее сильно подвергавшиеся обстрелу. Это, конечно, не соответствует действительности». При этом он отрицал тот факт, что пытался прекратить обстрелы города через систему мнимого заложничества. Когда свидетель стороны обвинения заявил: «Он писал: не стреляйте, ибо за каждый ваш выстрел будет расстреляно 10 человек с баржи. Мы ответили, что за каждую голову будет снесено десять домов в щепки», то Перхуров парировал: «Я утверждаю только то, что было назначено требование не стрелять зажигательными снарядами, а вообще не стрелять – я так писать не мог». Далее он прояснил: «Поэтому и не была эта угроза приведена в исполнение. Это была угроза, как обычный прием, который применяется в таких случаях». Между тем в «Красной книге ВКЧ» утверждается обратное. «Когда начался обстрел города артиллерией, белогвардейцы перевозили баржу на места, наиболее подвергающиеся обстрелу». Действительно, в какой-то момент баржа была передислоцирована от Арсенальной башни верх по Волге, в район современного Речного вокзала. Впрочем, активный ее обстрел осуществлялся именно красными войсками, которые полагали, что на барже планировалось скрыть часть “белого офицерства”». В качестве примера можно привести запись разговора с начальником бронепоезда № 2 Ремезюком, который докладывал: «В целом обстреляна река Волга, по правую и левую сторону подожжены баржи и дома». Нескольким днями позже докладывал уже Гузарский: «Наступление в Центральном участке фронта уже артиллерийский обстрел вызвал среди белогвардейцев панику и устремились к пароходам, баржам и плотам, чтобы бежать на Волгу. Огнем отдельного дивизиона баржи эти были обстреляны». В те же дни аналогичный доклад в оперативный отдел наркомата сделал помощник командующего К.А. Нейман: «Белые показали за последние дни замешательство, командный состав старается спастись бегством по Волге отдельными группами, баржи и лодки нашей артиллерией потопляются».

Потери среди запертых на барже людей были немалыми. Один из выживших участников тех событий вспоминал: «Снаряды в баржу валились каждый день. Одними дровами, которые сыпались в голову от попадавших в баржу снарядов, убило человек пятнадцать – двадцать». Другой «баржист» Роман Ваверняк (в списках ошибочно указан как Роман Лаверня) рассказывал несколько лет спустя после окончания Гражданской войны: «От снаряда, попавшего в баржу, было несколько раненых и три трупа: без голов, без ног, куски мяса. В Волгу сбрасывать запретили. Отхожее место тоже на барже. Когда иногда с катера бросали хлеб, то он нередко попадал в нечистоты». В «Красной книге ВЧК» по этому поводу сообщалось: «Трупы убитых товарищей и скончавшихся от ран оставались тут же (вынести их было невозможно под постоянной угрозой стрельбы) и, разлагаясь, заражали атмосферу». Если завершать рассмотрение проблемы с обстрелом баржи, то нередко звучала мысль о том, что по барже стреляли выступившие на стороне повстанцев гимназисты. Например, сообщалось: «Пришлось перенести все невзгоды и зверства со стороны маленьких мальчишек гимназистов». По этому поводу можно сделать два замечания. Во-первых, караул на набережной напротив баржи действительно было поручено нести одному гимназисту, но тот (согласно многим показаниям) при первом же удобном случае норовил сбежать домой. Во-вторых, с середины Волги едва ли можно было разобрать, что по барже из револьвера стреляли именно гимназисты, а в некоторых других случаях «сестра милосердия».

Куда более важным является анализ причин, почему на барже, которая превратилась не просто в «водную тюрьму», а в форменную западню, возник страшнейший голод. В первый день пребывания на барже заключенным было выдано по фунту белого хлеба и полфунта сливочного масла. Такой рацион вызвал у многих беспартийных своего рода «оптимизм»: «Богаче комиссаров норм», «На таких харчах готов поджидать мировую революцию». Один из участников вспоминал: «На другой день нам привезли по фунту белого хлеба и по полфунту сливочного масла. Некоторые даже говорили, что новая власть будет лучше и нас накормит». Ситуация в корне изменилась, когда город начали обстреливать с нескольких сторон. Отвечавшая за провиант актриса Валентина Барковская не решалась послать на прекрасно простреливаемую набережную кого-то из своих подопечных. В итоге баржа пару дней оставалась без провианта. Когда об этом стало известно Перхурову, он устроил скандал. На суде он рассказал: «Положение арестованных на барже было ужасно, потому что нельзя совершенно было туда подвезти пищи. Я помню тот скандал, который был поднят мною, когда я узнал, что арестованным по нескольку дней совершенно не давали никакой пищи. Я немедленно же приказал регулярно доставлять пищу. Вызвался для этой цели один офицер-латыш, что он туда пищу перенесет, но он был в первую же попытку ранен и вскоре умер в госпитале против штаба». Таким образом, именно активный обстрел со стороны красных частей фактически отрезал баржу от города, а потому лишил заключенных любого снабжения. Несмотря на это, попытки направить хлеб заключенным предпринимались еще несколько раз. Впрочем, это делалось очень спешно, и осуществить доставку удалось только единожды. Один из «баржистов» вспоминал: «Нет, один только раз привозили и бросали, как собакам. Люди доходили до сумасшествия, вырывали друг у друга кусок хлеба, и это, очевидно, им доставляло большое удовольствие». Однако существуют и свидетельства, которые поклонники рожденного в советское время мифа предпочитали «не замечать». В частности, речь идет о воспоминаниях Павла Палкина. В них есть такой отрывок: «Мы, оставшиеся на барже, решили послать трех наших товарищей в город. Нашлись желающие. Лодки у нас не было. Товарищи сняли верхнюю одежду и поплыли к берегу. Пошли в штаб к белогвардейскому коменданту Веревкину. Генерал сначала хотел их расстрелять как самовольно сбежавших с баржи, но приказ в исполнение не привел. Приказал возвращаться на баржу. Дали им лодку и сказали, что вечером привезут хлеба, а завтра высадят на берег, но ни того, ни того не дождались». Намерение эвакуировать заключенных с баржи подтверждается приказом помощника коменданта города полковника Дементьева, который 14 июля 1918 года распорядился: «Подыскать помещение, перевести находящихся на барже и завтра к утру донести».

Весьма показательно, что, пока еще не был сформирован миф о «барже смерти», в источниках вина за страшный голод среди заключенных возлагалась вовсе не на Перхурова, а на обстоятельства. В частности, во время судебного процесса сторона защиты открыто заявляла: «Потом вы говорили, что пленных хотели заморить голодом на барже. Там, конечно, были злоупотребления. С одного человека требовать, чтобы он следил в такой обстановке за всем, конечно, нельзя. Здесь, слов нет, злоупотребления были, но Перхуров в этом не виноват. Когда он отдал первый приказ о том, чтобы посаженных на баржу пленных кормили, их кормили. Дальше были злоупотребления, и, когда Перхуров об этом узнал, он говорит: я сделал большой скандал. Была попытка подъехать к барже с продовольствием, но она не увенчалась успехом, посланный был убит. В первое время пища была подвезена, дальше баржа попала в полосу обстрела, и к ней подъехать было нельзя. Но несмотря на это, была попытка. Попытка сделана. Об этом говорит не только Перхуров, но об этом говорят свидетели. Что это значит? О чем это свидетельствует? Только о том, что Перхуров был прав».