Книга Love of My Life. На всю жизнь - Луиза Дуглас

— Хорошо, — шмыгая носом, пообещала я и отошла в сторону, чтобы мать могла еще раз обнять на прощание свою хорошую дочку.

В ту минуту я действительно собиралась сдержать свое обещание. И некоторое время мне это даже удавалось.

Глава 18

В свой первый рабочий день в университете я пришла вовремя. Причем, несмотря на раннее время, я отлично себя чувствовала и была в прекрасном настроении, что для меня было большим достижением. Накануне, в субботу, я села в автобус и поехала в центр Уотерсфорда. Там я купила узкую и длинную, почти до щиколоток, коричневую юбку, которая великолепно смотрелась с моими ботинками, а также несколько джемперов с открытым воротом. Теперь мне было в чем ходить на работу. Коричневый цвет я выбрала не случайно. С одной стороны, он был модным, с другой — в нем было что-то академическое. Я выпрямила волосы, покрыла ногти бледно-розовым лаком и положила в сумочку такие нужные вещи, как кошелек и упаковка салфеток.

Я понимала, что мне невероятно повезло с работой в университете, и не собиралась упускать свой шанс. В моем нынешнем состоянии я бы не смогла работать в офисе. Я бы просто не выдержала обычных в таких местах сплетен и бесконечных разговоров о политике. И уж конечно я бы ни за что не справилась с работой, которая предполагает общение с клиентами. Перспектива необременительной деятельности в тихой комнате, где кроме меня будет только нелюдимый профессор, выглядела очень привлекательной. Я понимала, что большую часть дня мне придется тупо перепечатывать чужие записи, но, по крайней мере, предмет исследования профессора был мне знаком и интересен. Я заполнила все необходимые анкеты и договорилась о том, чтобы зарплату перечисляли на мой банковский счет. Я не нуждалась в деньгах. Для меня имело значение только то, что мне наконец удалось разорвать замкнутый круг и преодолеть ту вязкую апатию, в которую я погрузилась после смерти Луки.

Любой ребенок, который вырос в Уотерсфорде и ходил там в школу, знал о Мариан Рутерфорд и ее влиянии на литературу девятнадцатого века. А что уж говорить о тех, кому посчастливилось жить в Портистоне, где буквально каждый камень был каким-то образом связан с ней и облагорожен ее талантом. Каждый год, в августе, в нашем городке проходил литературный фестиваль, на который съезжались гости со всех концов света. Они ходили по памятным местам, слушали лекции о творчестве Мариан Рутерфорд и пили вино с писателями, поэтами, отставными политиками и знаменитостями разного калибра. Я неоднократно пыталась уговорить Луку съездить на один из этих фестивалей, потому что искренне интересовалась всем, связанным с единственной знаменитой дочерью Портистона (пусть даже не родной, а приемной). Но Лука смеялся и говорил, что на самом деле мне просто хочется потолкаться среди известных людей. Возможно, он был прав. Он всегда был прав.

В 8.50 утра в понедельник я уже стояла на ступеньках исторического факультета. Дженни появилась ровно в девять.

— Вы рано, — сказала она, отпирая двери.

— Профессор попросил меня быть пунктуальной, — ответила я.

— Старый лицемер! Он почти никогда не приходит раньше десяти. Заходи. Я поставлю чайник.

Я сидела в приемной, пила чай, слушала болтовню Дженни и чувствовала себя ужасно неловко. Мне не терпелось поскорее приступить к работе, но дверь в кабинет профессора была заперта, и мне ничего не оставалось, кроме как ждать.

Дженни было двадцать лет, у нее были очень короткие волосы и бойфренд по имени Юсуф, который изучал медицину и любил свою работу диджея. Дженни относилась к той категории людей, которые никогда не испытывают недостатка в темах для разговора и не нуждаются в ответных репликах. Меня это вполне устраивало. Мне было совершенно неинтересно то, что Дженни проколола пупок и занесла инфекцию, а также то, что ее соседка по комнате — лживая корова, которая постоянно берет без спроса ее вещи. Но эти рассказы не мешали мне сидеть и думать о Луке. Пока я грезила наяву, Дженни в очередной раз сменила тему и перешла на профессора. Я слушала ее без особого интереса. Мне уже было понятно, что она не в восторге от своего шефа. Нарисованный ею портрет можно было свести к одной фразе — сварливый, лишенный чувства юмора отшельник.

— Наверное, — продолжала Дженни, — он не всегда был таким. Но после того как жена то ли бросила его, то ли умерла, то ли еще что-то, у него просто крыша поехала. Меня от него в дрожь бросает. Ты понимаешь, что я имею в виду? И не только меня. На твоем месте никто не задерживался дольше нескольких недель. Твоя предшественница вообще продержалась всего три дня.

— Мне он показался довольно милым, — сказала я, полагая, что это должно было прозвучать очень по-взрослому. Мне хотелось дать понять Дженни, что перед ней зрелая женщина, которой нет дела до досужих сплетен. Однако я не успела войти в эту новую для меня роль, потому что появился профессор. Он был мрачнее тучи, но сразу же попросил меня не обращать на это внимания, потому что по утрам в понедельник это его естественное состояние.

Впустив меня в кабинет, профессор поинтересовался, знаю ли я, что делать с компьютером. На то, чтобы убедиться, что шнур подключен к розетке, и найти выключатель, у меня ушло примерно две минуты. Компьютер ожил и с сердитым урчанием начал медленно загружаться.

— Получилось? — поинтересовался профессор.

— Думаю, что да, — ответила я.

Теперь мне нужно было найти файлы, связанные с Мариан Рутерфорд. Кликнув по имени пользователя «ассистент», я нашла то, что искала.

Убедившись, что все готово к работе, я поинтересовалась у профессора, с чего мне начинать.

— С чего хотите, — ответил профессор, ткнув пальцем в бессистемное нагромождение картонных папок на моем столе. — Там масса записей, которые нужно занести в компьютер.

Я открыла верхнюю папку и обнаружила тонкую стопку исписанных от руки страничек. Почерк был мелким и корявым. Кроме того, страницы были испещрены перечеркиваниями, правками и сносками. В глазах рябило от звездочек и цифр, отсылающих к сноскам, которые надо было искать на другой, часто несуществующей, странице. В первой папке было около сорока листков. На столе было семь папок.

Я посмотрела на профессора. Он сидел за своим столом вполоборота ко мне — поза, исключающая возможность контакта. Потирая подбородок, профессор читал какой-то машинописный документ. Возможно, это была работа одного из студентов. Профессор казался полностью поглощенным чтением. Он постукивал карандашом по зубам и перекладывал страницы, склонялся над столом и делал пометки на полях. Я наблюдала за ним и понимала, что в данный момент для него не существует ничего, кроме этих машинописных страничек. О моем существовании он попросту забыл.

Я начала заносить записи в компьютер.

Расшифровка почерка профессора оказалась задачей не из легких. Я очень быстро поняла, что если хочу когда-нибудь закончить хотя бы одну папку, мне придется дать волю фантазии. Я сомневалась в том, что сам профессор дословно помнил свои записи, но была уверена, что он не станет просматривать сотни страниц, сверяя каждое слово. Достаточно было не делать ошибок в том, что касалось дат, имен и географических названий, а в остальном можно было полагаться на свои скромные познания и интуицию.