Книга Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник) - Бернард Корнуэлл

– Господь свидетель, я бы и сам был рад развязать тебе руки, – промолвил граф, – да только что мы можем сделать, когда у них замок?

– Пушки! – воскликнул Жослен.

– Я уже послал за пушкой в Тулузу, – сердито буркнул граф.

Он кинул вилланам горстку мелких монет и поскакал мимо них. Потом немного постоял, разглядывая видневшиеся на вершине утеса развалины, но ближе не подъехал – время было уже позднее, а погода холодная.

Граф устал, натер седалище седлом, плечи его ныли от непривычной тяжести доспехов, поэтому он не стал взбираться по длинной, крутой тропе к разрушенной крепости, отдав предпочтение относительным удобствам цистерцианского аббатства Святого Севера.

Монахи в белых одеяниях брели домой после работы. Один тащил здоровенную вязанку растопки, другие несли мотыги и лопаты. Они только что закончили сбор последнего винограда, и двое братьев вели быка, впряженного в подводу с полными корзинами сочных темно-красных ягод. Монахи посторонились, пропустив графскую кавалькаду к простым, непритязательным монастырским постройкам. Гости явились нежданно, но монахи приняли и обустроили прибывших радушно и без лишней суеты. В конюшнях нашлись места для лошадей, ратникам выдали тюфяки, чтобы они могли устроиться на ночлег в давильнях, среди винных прессов. В гостевых кельях, предназначенных для графа, Жослена и отца Рубера, развели огонь.

– Отец аббат явится приветствовать благородного гостя после вечерни, – сказали графу, подавая ему хлеб, бобы, вино и копченую рыбу.

Вино у монахов было свое, из виноделен аббатства, и оказалось кислым на вкус.

Граф отпустил Жослена и отца Рубера в отведенные им комнаты, велел своему оруженосцу раздобыть постельные принадлежности и, оставшись один, сел у огня. Он размышлял о том, за что Бог наслал на него эту английскую напасть? Неужели это еще одно наказание за то, что он не позаботился о Граале? Ему это представлялось вполне вероятным, ибо он уже убедил себя в том, что избран Богом для особого служения и, совершив последнее великое деяние, будет за это вознагражден.

– Грааль! – шептал он в молитвенном экстазе. – Святой Грааль! Величайшая святыня, и я избран, чтобы ее отыскать!

Преклонив колени у открытого окна, в которое доносилось пение монахов из церкви, граф истово молился о том, чтобы его поиски оказались успешными. Он продолжал молиться еще долго после того, как пение закончилось, и когда в келью явился аббат Планшар, он застал графа еще на коленях.

– Я не помешаю? – кротко осведомился аббат.

– Нет-нет.

Морщась от боли в затекших коленях, граф поднялся на ноги. Доспехи он снял и встретил аббата в долгополом, отороченном мехом одеянии и в обычной своей вязаной шапочке.

– Право же, Планшар, мне неловко оттого, что я свалился тебе на голову. Вот так, без предупреждения. Понимаю, что я доставил вам много лишних хлопот.

– Лишние хлопоты мне доставляет один лишь дьявол, – возразил Планшар, – а я знаю, что ты послан не им.

– Хвала Всевышнему, нет, – отозвался граф, сел, но тут же встал снова.

Высокий титул давал ему право занять единственное в келье кресло, но аббат был так стар, что граф почел своим долгом уступить место ему. Аббат покачал головой и вместо этого присел на подоконник.

– Отец Рубер был у вечерни, – сказал он, – а после этого поговорил со мной.

Граф тревожно вздрогнул. Неужели Рубер успел выложить Планшару, зачем они приехали? Он хотел объяснить это сам.

– Он очень расстроен, – сообщил Планшар.

Цистерцианец говорил по-французски, как аристократ, на чистом, изысканном языке.

– Рубер всегда расстраивается, когда испытывает неловкость, – отозвался граф. – А тут еще долгий путь верхом, он не привык. Такой уж уродился неловкий. Сидит на лошади, как калека.

Граф умолк, уставился на аббата, выкатив глаза, а потом оглушительно чихнул.

– Господи, – пробормотал он. На глазах у него выступили слезы. Он утер рукавом нос, смахнул слезы и продолжил: – Рубер сидит в седле как мешок, а от этого устаешь еще больше. Уж сколько я ему ни твердил, чтобы выпрямил спину, все без толку.

Граф снова чихнул.

– Надеюсь, что ты не подхватил лихорадку, – сказал аббат. – Что же до отца Рубера, то он, по-моему, расстроен не от усталости, а из-за нищенствующей.

– Ах да, конечно! Эта девка! – Граф пожал плечами. – Сдается мне, ему не терпелось увидеть, как она будет корчиться в огне. Для него это была бы лучшая награда, он ведь так трудился, не жалея себя. Ты знаешь, что он ее сам допрашивал?

– Кажется, с помощью каленого железа, – заметил Планшар и нахмурился. – Странно, что нищенствующую занесло так далеко на юг: эта ересь больше распространена на севере. Но я полагаю, он уверен в ее виновности.

– Полностью. Да эта несчастная сама во всем созналась.

– Под пытками я бы тоже сознался, – язвительно заметил аббат. – Ты знаешь, что она прибилась к английскому отряду?

– Слышал об этом, – ответил граф. – Скверное дело, Планшар! Скверное.

– Нашу обитель они все-таки пощадили. А ты, монсеньор, затем и прибыл? Чтобы защитить нас от еретички и от англичан?

– Как же иначе, – подтвердил граф и тотчас же повернул разговор к истинной причине своей поездки. – Однако это не единственная моя цель. Была и другая, Планшар, совсем другая.

Он ожидал, что Планшар начнет расспрашивать, какая именно, но аббат молчал, и почему-то граф почувствовал неловкость. Он подумал, не станет ли Планшар насмехаться над ним.

– А отец Рубер ничего тебе не сказал? – осторожно спросил граф.

– Он не говорил ни о чем, кроме еретички.

– А! – сказал граф.

Он не знал, как ловчее приступить к сути дела, и решил начать с ключевой фразы, чтобы посмотреть, поймет ли Планшар, о чем он собирался поведать.

– Calix meus inebrians, – произнес граф и снова чихнул.

Планшар подождал, пока граф отдышится.

– Псалмы Давида. Я люблю именно этот, особенно его изумительное начало: «Господь – Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться»[31].

– Calix meus inebrians, – повторил граф, как бы не заметив слов аббата. – Это было высечено над воротами здешнего замка.

– Правда?

– Ты не слышал об этом?

– В нашей маленькой долине, монсеньор, столько всего наслышишься, что тут нужно внимательно следить, чтобы не перепутать страхи, мечты и надежды с действительностью.

– Calix meus inebrians, – упрямо повторил граф, заподозрив, что аббат точно знает, о чем идет речь, но не хочет вступать в обсуждение.

Некоторое время Планшар молча смотрел на графа, потом кивнул: