Книга Лачуга должника и другие сказки для умных - Вадим Шефнер

Пусть за невзгодою – невзгода, Пусть впереди нужда, беда – Душе всего нужней свобода, Все остальное – ерунда!

Но пока что я стоял только на пороге свободы, и притом – на очень высоком, ибо находился примерно на уровне четвертого этажа. А стены были гладкие, без всякой рустовки; по таким и самый опытный скалолаз не сумеет спуститься вниз. Время же тем временем шло. Вскоре я приметил, что тени деревьев укорачиваются, значит, на Фемиде сейчас утро. Это, конечно, хорошо, – но что делать дальше?

И вдруг послышалась хрюканье. Надо мной парила странная птица; ее крылья поросли рыжеватой щетиной, и голова оканчивалась не клювом, а неким подобием свиного рыла. Это крупное летучее существо, нисколько не боясь меня, опустилось на балкончик рядом со мной – и уставилось на меня. И тут меня осенила догадка: эта свиноптица может помочь мне. Но это сопряжено с опасностью, я могу разбиться. Однако если я не рискну, мне придется вернуться в свою окаянную камеру. Две боязни: боязнь остаться здесь и боязнь разбиться вступили в прения – и победила первая. Я снял со спины рюкзак и кинул его вниз; так же поступил с топором. Затем лег ничком на каменные плитки балкончика. Но отважиться на действия было страшновато. Я решил считать до тринадцати, авось птица за это время не улетит. Считал я, признаться, очень медленно: хотелось оттянуть приближение решающего мига. Но он все-таки настал.

– Тринадцать! Выручай, хрюшка-матушка! – прошептал я и дрожащими руками схватил свиноптицу за ноги. Раскинув крылья, она в испуге метнулась в сторону и вместе со мной повисла над лугом. Но хоть и широки были ее крылья, однако лететь с таким грузом было ей невмоготу, я тянул ее вниз. И все же она смягчила силу моего удара о землю, стала для меня живым парашютом.

Приземлившись, я отпустил свою спасительницу на волю. С укоризненным хрюканьем Взмыла она в высоту, а я, ощупав себя и убедившись, Что отделался легкими ушибами, подобрал топор, взвалил на спину рюкзак и двинулся по направлению к лесу. Перед этим я оглянулся, поглядел на Храм Одиночества – и поразился, на какой опасной высоте прилепился к нему балкончик, с которого я спланировал. А ведь решился же!..

Я вам открою правду, так и быть, И занесу в дальнейшем на бумагу: Порой мы страх должны благодарить За то, что он рождает в нас отвагу.

Я шагал по лугу. От цветов исходил тонкий, неземной запах. Стояла теплая, но не жаркая погода – такая бывает в Ленинграде в конце августа. Из леса доносились голоса зверей, но я шел именно туда – ведь теперь только там я мог найти пристанище и пищу. Мне было страшно, но совсем не так, как в Храме. Нынешний мой страх был несравним с храмовым ужасом. На ходу я шептал слова благодарности свиноптице, которая так помогла мне. В тот день я дал себе клятву никогда не есть никакого птичьего мяса. Потом постановил, что хоть я и не магометанин, но к свинине впредь ни разу не притронусь.

23. Воля вольная

Я вступил в лесную чащу, в неземные дебри. Но не стану загромождать свое повествование инопланетной экзотикой, это не входит в мою задачу. Когда-нибудь земные ученые побызают на Фемиде и научно опишут все многообразие ее флоры и фауны, я же расскажу здесь только о тех растениях и животных, которые памятны мне в силу особых обстоятельств. И в первую очередь считаю нужным упомянуть о деревьях с идеально круглыми, будто по циркулю вырезанными листьями и с ветвями, отходящими от мощного ствола под прямым углом. Эти деревья я назвал чертежными, ибо они казались выполненными по какому-то мудрому чертежу. Все более углубляясь в лес, я пересек участок, где лежало много сломанных деревьев различных пород, и понял, что и на этой планете бывают бури и ураганы. Затем вышел на поляну, в центре которой обнаружил несколько довольно высоких кустов; ветки их были усеяны ягодами, похожими на клубнику и весьма аппетитными на вид. Но попробовать их я не смел – вдруг они ядовитые? И тут из чащи послышался свирепый, леденящий душу рев. Я застыл в ожидании появления неведомого зверя, который угробит и сожрет меня. Так простоял я минут пять. Зверь не появлялся, но и страх мой не убавлялся.

Нас томят недомолвки, неясности, Неизвестность нас сводит с ума, И порой ожиданье опасности Нам страшней, чем опасность сама.

Рев послышался снова. На поляну вышло небольшое, размером с овчарку, животное. Оно сплошь было покрыто иглами, а голова оканчивалась хоботом. Слоноеж подошел к кустам, поднял хобот, начал поедать ягоды. Тогда и я сорвал одну – и съел. На вкус – что надо! Мне стало ясно, что от голода я не умру. И еще меня порадовало, что слоноеж, несмотря на его страшный голосище, оказался существом вовсе не страшным. Однако меня слегка обидело, что и он не испуган моим присутствием. «Вот равнодушная тварь, – прошептал я. – Впервые видит Человека – и ни почтения, ни страха!» Но через мгновение мне стало стыдно. Ведь у меня – философия труса, догадался я. Только трусы гордятся собой, когда видят, что кому-то страшны. Я пересек поляну. У края ее тек ручей. Я зачерпнул ладонью воды, попробовал ее на вкус. Она оказалась вполне доброкачественной. А вот моя физиономия, отраженная в ручье, мне не понравилась: я дико зарос, уже борода и бакенбарды обозначились. Впрочем, я ожидал худшего, я подозревал, что поседел от страха, как тот одиночествовед, которого я сменил в Храме Одиночества. К счастью, седины на себе я не обнаружил. Возле ручья высилось мощное чертежное дерево, и я решил, что здесь – самое подходящее место для моего временного пребывания. Сбросив со спины рюкзак, я взялся за топор и принялся обрубать нижние ветки. Рубил их не у самого ствола, а с отступом сантиметров в пятнадцать, чтобы получилось нечто вроде лестницы для восхождения на мою будущую жилплощадь. Срубленные ветви я, не жалея усилий, перетащил вверх и уложил на ветви, горизонтально отходящие от ствола. Получилась жилая площадочка; она возвышалась над землей метра на четыре, и это сулило мне безопасность. Свершив сей труд, я направился на поляну, полакомился там ягодами, потом, взяв рюкзак, поднялся в свое гнездышко и разлегся там, как граф. Ветви приятно пружинили подо мной, а уходящая надо мной ввысь крона дерева защищала от лучей фемидского солнца и от возможного дождя. Устроился я неплохо; будь здесь Настя, она оценила бы мою смекалку и озарила бы меня улыбкой № 39 («Нежное одобрение»). А я сразу бы сказал ей, что ее ТОПОР очень помог мне. Позже я пришел к выводу, что иногда самые нелепые на первый взгляд советы и самые ненужные подарки приходят к нам на помощь в трудный час, если они даны нам от чистого сердца. Быть может, душа дарящего, сквозь напластования грядущих дней и событий, предвидит тот миг, когда ее дар обретет для нас спасительную необходимость?

Было еще совсем светло, но я, утомленный делами и переживаниями этого дня, уснул на своем древесном ложе, не дожидаясь наступления ночи. И вскоре убедился, что действие вещества, запрещающего видеть во сне все живое, уже закончилось. Мне приснилось, будто сижу я в ИРОДе за своим рабочим столом и вдруг в открытое окно влетает Главсплетня. «Как это вы на пятый этаж запрыгнули?» – спрашиваю я ее. «Хочу – хожу, хочу – прыгаю», – отвечает она и кладет на стол миниатюрный прибор, снабженный ремешком, чтобы носить его на руке. Но это – не часы. «Получайте назад свой страхогон, – заявляет Главсплетня. – Директор ИРОДа считает ваше изобретение бесполезным, ненужным, напрасным, бесперспективным». Я удивленно отвечаю этой даме, что никакого «страхогона» я не изобретал, что я впервые слышу о таком приборе. Но она не слушает меня, она берет меня за руку – и вместе со мной выпрыгивает в окно. И вот я в демонстрационном зале ИРОДа. Там идет новое испытание «Юрия Цезаря». Директор усовершенствовал изобретенный им тренажер, добавив к нему еще две гири и кинжал из дамасской стали, от которых тренирующийся должен отважно и ловко увертываться, повышая тем самым свой моральный и физический уровень. Дрожа всем телом, взбираюсь я на тренажер, – и вдруг это мощное сооружение начинает мяукать по-кошачьи, да все громче и громче…