Книга Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

Попытался, но так тогда и не восстановил… Да и возможно ли это было?.

Потом, вернувшись, год за годом будет он снова вспоминать и перекомпоновывать увиденное, когда будет стоять между сфинксами.

Чтобы восстановить главное?

Или – найти?

Найти, найти – и вытащить из-под напластований второстепенного?

Как? Не в жанре же путевых заметок по святым местам… Машинально взял лупу, поводил туда-сюда блестевшим кругом по карте Венето.

«Тогда» и «сейчас» уже тесно переплетались.

Но ведь и главное – очевидное для Германтова «главное», тогда – «главное», то, ради чего он пустился в путь и пересёк море, – не существовало само по себе.

Объятия, обмен бессмысленными восклицаниями и репликами с Игорем; потная пробежка с тяжёлыми сумками сквозь пыльное пекло невнятной выжженной площади с паркингом, маленький, но спасительный, с кондиционером, «Пежо».

И конечно – калейдоскоп дорожных впечатлений; придирчиво выбирал осколочки, не обязательно – самые яркие, но… Мимо странного храма на горке, мимо неожиданно возникшего лесного массива, мимо неряшливо-темноватых квартальчиков вблизи иерусалимского рынка; задворки Днепропетровска, Херсона?

Репатрианты из Днепропетровска-Херсона по прибытии в новое пространство и не попытались переплюнуть своё время, а воссоздали его приметы? Через год-другой, поозиравшись, уже почувствовали себя как дома?

Проехали, приехали.

Игорь тоже, как ни странно, чувствовал себя на новообретённой родине как рыба в воде… Хотя к пеклу, в котором они передвигались, сравнение с водой не очень-то подходило, во всяком случае, понятно становилось, что Игорь здесь, на профессиональной военной службе, нашёл себя: он успешно закончил какое-то армейское заведение в Америке, потом там же прошёл офицерскую стажировку, потом повышал квалификацию на секретных курсах и в каких-то специальных суперчастях в Северной Каролине, но в солдафона, уберёг бог, не превратился, нет-нет, никакой оголтелости, узколобости. Игорь радовал, Германтову даже было интересно слушать иные из его военно-политических объяснений, тем более что Игорь ничуть не забыл языка, у него был на удивление большой запас русских слов, и он мило – не без гордости – справлялся с ролью экскурсовода. Он взял двухнедельный отпуск, чтобы… В Иерусалиме шли, будто по старинной каменной дороге, по широкой, с многочисленными перепадами по высоте – вверх-вниз по ступеням для великанов, – крепостной стене, сравнительно молодой стене, со времён Сулеймана Великолепного опоясывавшей Старый город, на который так интересно было, расширяя обзор, посматривать чуть сверху, в движении.

– Это, – говорил Игорь, – армянский квартал, а за ним, вон там, где торчит колокольня…

Внизу, метрах в трёх-четырёх от могучей крепостной стены была терраса с каменным парапетом и железной кроватью. Кудрявый юноша в трусах неторопливо делал зарядку на фоне плохонькой выцветшей фрески с сонным шествием неких святых фигур, которые задевали нимбами облака. И вспомнился Германтову ранний, на рассвете, когда снежная шапка Арарата только ещё была нежно подрумянена солнцем, подъезд к Еревану; ветерок врывался в вагонное окно, он и Катя, измученные трёхсуточной дорогой, а за окном – такие же железные кровати на террасках и даже на плоских рубероидных крышах кубиков-домиков; а уже днём, в Звартноце, а потом и в Эчмиадзине, у мутно-бирюзового бассейна, им повстречается Бобка, а он не придаст той встрече значения…

«Разве я на экскурсию сюда прибыл?» – спрашивал себя Германтов едва ли не на каждом шагу, но, может быть, экскурсия-то как раз и нужна была ему…

Голос Игоря успокаивал.

– Это… – Игорь сыпал не только несвежими историческими подробностями, но и просвещал темноватого в сфере безопасности Германтова относительно современных мер антитеррора. Какие-то пояснения получались вполне наглядными: была пятница, внизу, у Цветочных ворот, случилась опасная заварушка, быстро было выставлено оцепление, молодые арабы в возбуждённой, торопящейся к пятничной молитве толпе, которая озлобленно колыхалась за спинами автоматчиков, напирали, вели себя всё более агрессивно, а коллеги Игоря с автоматами их…

Игорь компетентно, но доходчиво объяснял смысл их манёвров:

– Они расчленяют толпу, чтобы…

– Удастся выстоять? – вопрос, донимавший его с момента приезда, Германтов старался сформулировать поделикатней. – Кажется мне, что вы такие маленькие, а вокруг…

– Конечно, выстоим!

А кем бы стал кукушонок Игорь во взрослой жизни, если бы судьба его обошлась без резкого поворота? Он мог бы стать блестящим русским историком наполеоновских войн. Или – главным конструктором начинённых межконтинетальными ракетами атомных субмарин.

Судьба играет человеком и, бывает, заигрывается… Однако к конкретному и такому резкому повороту судьбы кукушонка именно Германтов как раз-то и был причастен, кто же ещё?

Делов-то: хмыкнул, ляпнул, сморозил… А смышлёный русский мальчик стал офицером израильского спецназа! И естественно для него теперь патриотично выстаивать и отстаивать новые рубежи. И что же, он виноват во всём, что с кукушонком случилось потом, или – судьба, которая вела Игоря и лишь воспользовалась неосторожными словами Германтова для исполнения своих планов? Головоломная чушь.

За время познавательно-безрадостной прогулки по петлеобразной крепостной стене – прогулки над Старым Иерусалимом – умилиться Германтову удалось лишь тогда, когда в одной из пауз между сопровождавшими экскурсию пересказами-перекрашиваниями библейских легенд он невзначай спросил, что запомнилось Игорю из детских лет в покинутой им, внезапно исчезнувшей с карты политической географии стране, а Игорь ответил: репетиция военного парада на Дворцовой площади под дождём и – черничники на Куршской косе; ему навсегда запомнился вкус той черники.

Как во сне?

Как во сне, хотя сам-то сон обрывала бесцеремонно зазвучавшая тьма – раззванивались с утра пораньше, ещё до серенького осеннего рассвета, колокола. Германтов просыпался под звоны-перезвоны в своём холодном, полуподвальном, с безоконными каменными стенами, а‑ля узилище, номере крохотной гостинички, согревался под душем и – спасибо Игорю, сумел поселить почти в центре Старого города, на границе еврейского и арабского кварталов – сразу же выходил на извилисто-ломаную туристическую тропу, тут же пересекавшуюся с другими непрямыми тропами. Обжигаясь, проглатывал где-то на ходу чашечку горчайшего, с какими-то пахучими добавками кофе и – смотрел, смотрел по сторонам, на эту давно обжитую модель мироздания, неожиданно на миг какой-то к чему-то прилипая глазами в экзотической калейдоскопически пёстрой тесноте, но думал-то о другом, будто ничего и не видел он, совсем о другом… В условленном месте его поджидал Игорь.

Турист, экскурсант – передвигался во сне?

Игорь хитро распланировал неделю – отложил главное, поездку в Тель-Авив, к морю, а сейчас историческим многословием своим явно пытался Германтова отвлечь от мрачных мыслей и ожиданий, как мог, старался…