Книга Вьетнам. История трагедии. 1945–1975 - Макс Хейстингс

Бывший офицер южновьетнамских ВВС Нгиен Кхием начал новую жизнь на юге Калифорнии, где первое время работал чернорабочим за $2,50 в час, пока не закончил курсы специалиста по вычислительной технике. Как-то вскоре после его приезда рядом с ним остановился грузовик, из кабины которого высунулся водитель и крикнул ему: «Убирайся к себе домой!» «Это меня больно задело», — признался Кхием, но добавил: «С тех пор я встретил много хороших людей». Подобно поразительно большому числу его бывших соотечественников, обосновавшихся в США, Кхием преуспел в новой жизни. Дон Грэм нанял 30 беженцев в принадлежавшую их семье газету The Washington Post: «Они оказались самыми лояльными и трудолюбивыми сотрудниками из всех, что у нас были». Нгуен Чи, некогда самый молодой коммандер южновьетнамских ВМС, поселился в округе Ориндж. «Сегодня я горжусь тем, что я американец, — говорит он. — Я хочу жить, глядя в будущее, а не в прошлое. Конечно, я сожалею о том, что после победы над Южным Вьетнамом коммунисты не повели себя так же великодушно, как американские северяне по отношению к южанам после Гражданской войны в США»[1498].

Ретроспективная оценка войны

На последних страницах изданной в Ханое восьмитомной истории войны во Вьетнаме под названием «Полная победа» приводится статистика жертв: почти 2 млн погибших мирных жителей; 2 млн инвалидов; 2 млн жертв отравления ядовитыми химикатами; 1,4 млн убитых и пропавших без вести в боевых действиях, 600 000 получивших ранения[1499]. В то время как цифры жертв среди гражданского населения кажутся преувеличенными, статистика военных потерь, судя по всему, правдоподобна, хотя вряд ли нам доведется когда-либо узнать точные цифры. Примечательно, что в глазах современных правителей Вьетнама ветераны ВСРВ, даже инвалиды, по-прежнему остаются «не людьми». Сей монументальный исторический труд завершается на высокопарной ноте: «Наша партия, армия и население в обеих частях Вьетнама успешно реализовали стратегическую концепцию, озвученную нашим любимым дядюшкой Хо в его „Тетском напутствии“ 1969 г.: „Сражайтесь, чтобы заставить американцев убраться домой! Сражайтесь, чтобы свергнуть их марионеток!“ Наша страна объединилась… и вьетнамский народ одержал победу против неоколониальной агрессии, которая стала самой крупномасштабной, самой длительной и самой ожесточенной военной кампанией после Второй мировой войны»[1500]. Роберт Макнамара однажды спросил у Зяпа, кто был лучшим генералом в этой войне, на что вьетнамец с безупречной идеологической корректностью ответил: «Народ»[1501].

Рональд Рейган десятилетие спустя после падения Сайгона высказал противоположную точку зрения: «Пришло время признать, что мы в действительности боролись за благое дело». Политолог Майкл Линд, рупор консервативных кругов, хотя и заявил, что война во Вьетнаме стала «сокрушительным провалом… методы, которыми она велась, зачастую были контрпродуктивными и подчас аморальными», считает ее «всего лишь одной проигранной кампанией в успешной мировой войне… которую Соединенным Штатам пришлось вести ради поддержания своего военного и дипломатического авторитета»[1502].

Потомки будут продолжать спорить о том, насколько достойная похвалы победа Хо Ши Мина и его соратников над французским колониализмом в Индокитае оправдывала ту экономическую и социальную трагедию, на которую они впоследствии обрекли вьетнамский народ сначала на Севере, а затем и во всем объединенном Вьетнаме. Многие южане, поддерживавшие коммунистическую борьбу до 1975 г., разочаровались и отвернулись от нее, испытав на себе реалии ханойской тирании.

Могло ли вмешательство США завершиться другим исходом? Многие американцы, такие как Фрэнк Скоттон, Даг Рэмзи, Сид Берри и другие, отправились во Вьетнам, вдохновленные высочайшими идеалами. Скоттон вспоминает, что его коллега Джон Пол Ванн как-то ему сказал: «Мы дали вьетнамцам массивный военный самолет и помогли подняться высоко в небо. Теперь нам нужно помочь им спуститься вниз настолько мягко, насколько это возможно, чтобы они не разбились»[1503]. Скоттон спросил зачем. Ванн ответил: «Так будет больше выживших». Однажды Скоттон и Ванн приземлились на крошечном наблюдательном вертолете на форпосте Региональных сил, который ночью подвергся атаке. Они с трудом втиснули в кабину тяжелораненого солдата и полетели в ближайший госпиталь в Плейку. Вьетнамец истекал кровью на коленях у Скоттона и умер в воздухе. Когда они приземлились, Ванн яростно стучал кулаком по лобовому стеклу, не переставая повторять: «Еще двадцать минут! Всего двадцать минут, и он бы выжил!» «Джон не знал этого парня, — сказал Скоттон, — но переживал за него как за близкого друга, потому что он был на нашей стороне».

Это трогательная история, однако фатальная порочность американского вмешательства во Вьетнаме заключалась в том, что США двигали не интересы вьетнамского народа, а интересы внутренней и внешней политики, в первую очередь необходимость сдерживания Китая. Решения об эскалации, последовательно принимавшиеся администрациями США, вызывают у потомков недоумение, поскольку все ключевые игроки признавали слабость сайгонского режима как фундамента для возведения американского здания. В 1965 г. Объединенный комитет начальников штабов предупредил Макнамару об «отсутствии жизнеспособной политической и экономической структуры… и стабильности в центральном правительстве… о низком моральном состоянии правящих элит и некомпетентности чиновников госаппарата… Решение этих проблем, в первую очередь политическими методами, имеет ключевое значение для окончательного подавления повстанческого движения»[1504]. Тем не менее американские лидеры один за другим продолжали считать, что все эти сложные политические и социальные проблемы могут быть преодолены применением подавляющей военной мощи — словно огнеметом можно прополоть сорняки на цветочной клумбе.

Поскольку именно это заблуждение и было главной причиной провала политики США во Вьетнаме, вряд ли справедливо возлагать всю вину на генералов, насколько бы невпечатляющими ни были некоторые из них. В 1964 г. Уильям Уэстморленд с гордостью принял назначение на самую важную командную должность в вооруженных силах США со времен корейского перемирия. Четыре года спустя он превратился в козла отпущения, главного виновника национального унижения. Как верно заметил Дэвид Эллиотт, «умного способа вести эту войну попросту не существовало»[1505]. Генерал Джеймс Гэвин был одним из тех, кто изначально предупреждал о провале военных усилий: «Когда вы вынуждены по пять-шесть раз захватывать одну и ту же деревню, гибнет очень много мирных жителей. Меняется весь образ жизни… По мере того как война затягивается, мы собственноручно уничтожаем ту цель, ради которой начали воевать»[1506].