Книга По волнам жизни. Том 1 - Всеволод Стратонов

Обращение к Коковцову

Был уже февраль 1912-го, время шло, я томился неопределенностью и отсутствием дела. Стал писать учебник космографии, потом вышедший и выдержавший до большевицкой ломки пять изданий[679]. Но это не было выходом.

Обратился через Никольского к Воронцову-Дашкову с просьбой протелеграфировать графу Коковцову о назначении меня, согласно обещанию, чиновником особых поручений пятого класса при Министерстве финансов без содержания.

Должно быть, престарелому, но безвольному графу подсознание указывало, что против меня ведется гнусная травля, и это коробило его совесть. Он в таких тонах сделал распоряжение об удовлетворении моего желания, что и Н. В. Никольский, и канцелярия засуетились.

Через несколько дней пришла ответная телеграмма от Коковцова, подтверждающая его обещание о моем назначении в ближайшем времени.

Все это временно улучшило мои фонды.

Стал я собираться в Петербург. Но Ватаци воспротивился:

— Это невозможно! Как же вы уедете, когда производится ревизия типографского отчета. Нельзя, должны выждать!

Это была последняя гадость, которую старался мне сделать Ватаци. Я обратился к недавно возвратившемуся в Тифлис Петерсону. Он стал на мою сторону:

— Я нахожу совершенно безнравственным вас задерживать здесь. Это ведь мешает вам где-либо устроиться!

Никольский поддакивал:

— Мы ведь вас все равно везде достанем.

Наместник также стал на мою сторону, и Ватаци пришлось уступить.

Распростившись с теми, кого я считал более порядочными людьми, я выехал тогда из Тифлиса. Судьба мне не благоприятствовала: вместе со мной выехал в Дагестан и Казаналипов, не скрывавший при частых встречах в поезде торжествующее выражение лица.

Начет

Месяца через полтора, когда я уже был назначен чиновником особых поручений Министерства финансов, но еще был в Петербурге, получаю от канцелярии наместника, за подписью Петерсона, запрос по поводу заключений ревизионной комиссии. Последняя, исходя все из того же спорного пункта о способе оценки отлитого нашей типографией шрифта, делает на меня начет в 18 с чем-то тысяч рублей и мотивирует эту меру ссылкой на авторитет «ученого бухгалтера» Сиверса[680], который-де таким способом рекомендует в своих книгах исчислять стоимость поступающих изделий своей выделки. Других оснований, как равно и точных данных, на коих основана цифра начета, приведено не было.

Этот начет меня крайне возмутил, и свой ответ я написал несколько резко, что было естественно. Помимо этого, ответ свой Петерсону я напечатал в типографии в нескольких десятках экземплярах и послал его не только в канцелярию наместника, но еще и ряду других лиц в Тифлисе, начиная с графа Воронцова-Дашкова.

В ответе я указывал, что с формальной стороны начет неправилен, ибо я не мог бы гарантировать определенного дохода, если мои условия не были полностью приняты. За руководство же типографией я взялся лишь после того, как Петерсон, со ссылкой на наместника, мне заявил, что никто же меня «не станет душить», если, при неприятии моих условий, типография не доработает намечавшейся суммы.

По поводу же главного основания для начета — взгляда на этот предмет ученого бухгалтера Сиверса, я высказал, что никто не может взгляды Сиверса истолковать лучше, чем сам Сиверс, почему я передал все дело на его заключение. В своем же письменном заключении, которое я в нотариальной копии посылал в канцелярию, Сиверс определенно признал правильным мой способ исчисления стоимости шрифта и неправильным способ исчисления ревизионной комиссии.

Более того, я передал этот же вопрос на заключение известного российского авторитета по бухгалтерии и директора популярных бухгалтерских курсов в Петербурге М. В. Побединского. Этот последний дал письменное заключение, вполне совпадающее с заключением Сиверса, и его письмо я также послал в канцелярию.

Опровергнув так основания, на которых был построен начет, я написал, что все это явилось следствием нарушения элементов служебной этики, выразившегося в поручении подчиненным ревизовать своего начальника. Вторым же следствием этого нарушения явилось возникновение клеветы о будто бы произведенной мною растрате типографских сумм, попавшей даже и в столичную печать. С газетными клеветниками, писал я, справлюсь я и сам, но я прошу Петерсона сообщить мне, кто занимается распространением клеветы в канцелярии, — для того, чтобы эти лица понесли наказание по суду.

Нечего и говорить, что после этого письма, осветившего в глазах тифлисского общества характер поведенной против меня кампании, Петерсон стал моим окончательным врагом.

В «Биржевых ведомостях»

Ссылка на газетных клеветников имела под собой такое основание:

В Петербурге я навестил бывшего тифлисца Н. А. Блатова, преподавателя коммерческого училища, который в свое время помог мне наладить счетоводство по организации политехникума. Он, между прочим, говорит:

— Видно, что вы расстались с Тифлисом в очень острых отношениях — судя по газетным заметкам.

— Каким заметкам?

— Да — в «Биржевых ведомостях»!

— Что именно?

Он замялся.

— Говорите, пожалуйста, откровенно!

— Будто… у вас недостача сумм оказалась.

— Ради бога, когда и где это было напечатано?

Он дал руководящие указания. Две заметки на эту тему были напечатаны месяца полтора назад[681].

— Спасибо, что сказали. Я об этом и не подозревал.

— А я думал, что вы знаете.

«Биржевые ведомости» были тогда одной из самых распространенных в России газет, если только не самой распространенной.