Книга Век Людовика XIV - Уильям Джеймс Дюрант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Байль начал с ограниченной цели — исправить ошибки и восполнить пропуски в Большом историческом словаре, который Луи Морери опубликовал в 1674 году с точки зрения католической ортодоксии; но по мере продвижения его цель расширялась. Он никогда не претендовал на энциклопедический охват; там, где ему нечего было сказать, он ничего не говорил; поэтому не было статей о Цицероне, Бэконе, Монтене, Галилее, Горации, Нероне, Томасе Море. Наука и искусство были в значительной степени проигнорированы; с другой стороны, были статьи о таких известных личностях, как Акиба, Уриэль Акоста и Исаак Абрабанель. Место отводилось не в зависимости от исторической важности, а в соответствии с интересами Байля; так, Эразм, которому в «Морери» была отведена одна страница, в «Байле» получил пятнадцать, а Абеляр — восемнадцать. Расположение было алфавитным, но полуталмудическим: основные факты излагались в тексте, но во многих случаях Бейль добавлял более мелким шрифтом примечание, в котором он позволял себе углубиться в «мисселлани доказательств и обсуждений…. и даже иногда в философские размышления». Именно таким мелким шрифтом он скрывал свои ереси от посторонних глаз. На полях он указывал свои источники; в целом они демонстрируют диапазон чтения и обучения, едва ли возможный в течение одной жизни. Некоторые заметки содержали пикантные анекдоты; Бейль надеялся, что они помогут его продажам, но, несомненно, в своем бакалаврском одиночестве он наслаждался ими ради них самих. Читатели с благодарностью восприняли его неистовый, бессвязный, дерзкий стиль, его лукавое разоблачение слабых мест в существующих вероучениях и его наглое признание кальвинистской ортодоксии. Первоначальный тираж в тысячу экземпляров был распродан за четыре месяца.
Метод Бейля заключался в том, чтобы собрать авторитеты, выяснить факты, изложить соперничающие и противоречащие друг другу мнения, проследить за разумом до его выводов, а затем, если они ранят ортодоксию, благочестиво отвергнуть их в пользу Писания и веры. Жюрье гневно вопрошал: «Может ли хоть одно мимоходом сказанное слово в пользу веры, а не разума, заставить людей отказаться от возражений, которые Бейль назвал непобедимыми?» 23 В остальном в «Словаре» мало порядка. Некоторые из его основных дискуссий возникают под тривиальными темами или вводящими в заблуждение заголовками. «Я не могу с большой регулярностью размышлять на одну тему; я слишком люблю перемены. Я часто отклоняюсь от темы и попадаю в такие места, из которых ночью трудно найти выход». 24 Обычно аргументация была вежливой, скромной, недогматичной и добродушной; время от времени, правда, Бейль острил, и в статье о святом Августине не пощадил великого кальвиниста за его долгий отказ от целомудрия, мрачную теологию и религиозную нетерпимость. Бейль признавал Библию как Слово Божье, но лукаво отмечал, что мы никогда бы не поверили некоторым из ее чудесных историй, если бы у них не было столь выдающегося автора. Он помещал языческие легенды — например, о Геркулесе, проглоченном китом, — рядом с аналогичными историями в Библии, и предоставлял читателю ломать голову над тем, почему одну историю следует отвергнуть, а другую принять. В самой известной из своих статей он поведал о резне, предательствах и прелюбодеяниях царя Давида и оставил читателя гадать, почему такой коронованный негодяй должен почитаться христианами как предок Христа.
Ему было легче проглотить Иону и кита, чем грехопадение Евы и Адама. Как могло всемогущее божество создать их, предвидя, что они запятнают весь род человеческий «первородным грехом» и проклянут его миллионом страданий?
Если человек — творение одного принципа, совершенно доброго, святого и всемогущего, может ли он быть подвержен болезням, жаре и холоду, голоду и жажде, боли и горю? Разве может у него быть столько дурных наклонностей? Может ли он совершить столько преступлений? Может ли совершенная святость породить преступное существо? Может ли совершенная доброта породить несчастное существо? Разве всемогущество, соединенное с бесконечной добротой, не снабдит свое дело в изобилии хорошими вещами и не оградит его от всего, что может быть обидным или досадным? 25
Бог Бытия был либо жестоким божеством, либо обладал ограниченной властью. Поэтому Бейль с большим сочувствием и силой излагал манихейскую концепцию двух богов, одного доброго, другого злого, борющихся за контроль над миром и человеком. Поскольку «паписты и протестанты согласны, что очень немногие избегают проклятия», кажется, что дьявол побеждает в борьбе с Христом; более того, его победы вечны, ибо, как уверяют богословы, из ада нет выхода. Поскольку в аду есть или будет больше душ, чем на небесах, а те, кто в аду, «вечно проклинают имя Бога, то существ, которые будут ненавидеть Бога, будет больше, чем тех, кто будет его любить». Бейль злорадно заключил, что «мы не должны вступать в бой с манихеями, пока не изложим сначала доктрину возвышения веры и унижения разума». 26
В статье о Пирре высказывались сомнения в Троице, поскольку «вещи, которые не отличаются от третьего, не отличаются друг от друга». 27 А что касается транссубстанциации, то «виды субстанции» — а значит, и видимость хлеба и вина — «не могут существовать без субстанции, которую они изменяют». 28 Что касается того, что все люди наследуют вину Адама и Евы: «Существо, которое не существует, не может быть соучастником дурного поступка». 29 Но все эти сомнения были вложены им в другие уста, а не в его собственные, и были опровергнуты им во имя веры. Бейль назвал «самым ложным утверждением нечестивцев» то, что «религия — это простое человеческое изобретение, созданное государями, чтобы держать своих подданных в рамках повиновения» 30. 30 В статье о Спинозе он из кожи вон лезет, чтобы осудить еврейского пантеиста как атеиста; однако, должно быть, он нашел в нем что-то увлекательное, поскольку это самая длинная статья в «Словаре». Бейль притворился, что успокаивает богословов, говоря им, что сомнения, выраженные в его книге, никогда не разрушат религию, потому что эти вопросы находятся за пределами понимания людей. 31
Фаге считал Байля «несомненным атеистом». 32 Но справедливее было бы назвать его скептиком и помнить, что он скептически относился и к скептицизму. Поскольку вторичные качества чувств в значительной степени субъективны, объективный мир совсем не такой, каким он нам представляется. «Абсолютная природа вещей нам неизвестна; мы знаем лишь некоторые отношения, в которых они находятся друг к другу». 33 На 2600 страницах рассуждений он признал слабость разума: он, как и чувства, от которых он зависит, тоже может
