Книга Достоевский - Людмила Сараскина

В этот день суждено было выйти в свет январскому выпуску

«Дневника писателя» за 1881 год — последней работе Достоевского. В этом выпуске много говорилось об укреплении рубля, Восточном вопросе, коварной европейской политике и русских жертвах. Заканчивался «Дневник» пугающе символично: «Да здравствует Скобелев и его солдатики, и вечная память “выбывшим из списков” богатырям! Мы в наши списки их занесем».

Теперь выбывшим из списка богатырем оказывался и сам автор «Дневника»; России надлежало внести его в свой золотой реестр.

«Никогда не забывайте прекрасные похороны, устроенные Россией вашему отцу», — говорили детям Достоевского друзья семьи. Всю ту ночь с 31 января на 1 февраля, когда гроб с телом оставался в церкви Святого Духа, Ф. М. был не одинок: с ним бодрствовали петербургские студенты. «Они молились, стоя на коленях, с плачем и рыданиями. Монахи хотели читать у гроба псалмы, но студенты взяли у них псалтырь и по очереди читали псалмы. Никогда я еще не слышал подобного чтения псалмов, — рассказывал митрополит Исидор вдове писателя, когда та, несколько дней спустя, приехала с детьми благодарить монахов. — Студенты читали их дрожащим от волнения голосом, вкладывая душу в каждое произносимое ими слово. И мне еще говорят, что эти молодые люди атеисты и презирают нашу церковь. Какой же магической силой обладал Достоевский, чтобы так вновь обратить их к Богу?»

Быть может, после этой ночи владыка Исидор (через полтора месяца он возглавит отпевание Александра II в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга), несколько часов незаметно наблюдавший за молящимися студентами из маленькой часовни, изменил свое мнение насчет простого писателя...

Все, кто шел в погребальном шествии, молился в церкви на всенощной и потом на отпевании, слышали высокие, торжественные слова прощания над открытой могилой (среди выступивших были Вл. С. Соловьев, О. Ф. Миллер, петрашевец А. И. Пальм), уже на следующий день читали подробнейшие отчеты о похоронах в петербургской печати. В течение всего февраля и вплоть до рокового 1 марта вдова Достоевского будет получать письма и телеграммы соболезнования со всех концов России. Газеты будут завалены трогательно искренними, чаще всего неумелыми стихотворениями «На смерть...». Выйдут в свет обширные некрологические публикации, свежие мемуары и свидетельства очевидцев. Потом наступит очередь серьезных критических статей и книг. За столетие с лишним о писателе и человеке Достоевском будет написано немыслимое, сопоставимое разве что с Мировым океаном, количество работ.

А Лиля Достоевская, потрясенная случившимся, решит, что ее отец не умер, что он погребен живым и спит в летаргическом сне, а когда проснется в своей могиле, то позовет кладбищенских сторожей, они помогут ему выбраться из гроба и вернуться домой. «Я воображала нашу радость, наш смех, поцелуи, ласковые слова, которые скажем друг другу. Недаром я была дочерью писателя; потребность придумывать сцены, жесты, слова жила во мне, и это детское творчество давало мне много радости. Но по мере того, как проходили дни, недели, все более пробуждался разум в моем детском мозгу и разрушал мои иллюзии, говоря мне, что люди не могут долго оставаться под землей без воздуха и без пищи; что летаргический сон отца чрезмерно затянулся и что, возможно, он действительно умер. Тогда я стала ужасно страдать...»

Опекуном детей покойного станет Победоносцев. Ровно через месяц после погребения Достоевского грянет воскресенье 1 марта. В день гибели Александра II Победоносцев напишет новому императору: «Бог велел нам пережить нынешний страшный день. Точно кара Божия обрушилась на несчастную Россию. Хотелось бы скрыть свое лицо, уйти под землю, чтобы не видеть, не чувствовать, не испытывать»7. Ректор СанктПетербургской духовной академии протоиерей Иоанн Янышев, державший речь во время отпевания Достоевского, скажет слово и перед панихидой в Исаакиевском соборе: «Государь наш не скончался только, но и убит в своей собственной столице... Мученический венец для его священной главы сплетен на русской земле, в среде его подданных... Вот что делает скорбь нашу невыносимою, болезнь русского и христианского сердца — неизлечимою, наше неизмеримое бедствие — нашим же вечным позором!»8

Россия хоронила не только Царя-освободителя, но и саму идею единения Царя-отца с верноподданным ему народом, к которому он питает безграничное доверие. «Я, как и Пушкин, слуга царю...» — писал Достоевский за неделю до своей смерти. Такого царя, который 1 марта, уцелев после первого взрыва, сможет выйти из кареты и склониться над телами тяжело раненных казака и мальчика-прохожего, не думая о возможности нового покушения, — больше не было. Еще одна бомба — и он упал с раздробленными ногами, разорванной брюшной полостью, весь в крови; погиб как раз в тот день, когда решился дать ход проекту Лорис-Меликова, сказав своим сыновьям, что собирается идти путем конституции. От двух взрывов пострадало более двадцати человек. Убийц-бомбистов русская печать назовет порождением мрака и крамолы. Вспомнят и

«Бесов»...

Жестокий испуг, внушенный Александру III смертью отца и наставлениями обер-прокурора, который называл все конституции «великой ложью своего времени», на четверть века «подморозит» внутреннюю политику государства, однако окажется бессильным остановить процесс разрушения старых устоев. 30 марта 1881 года, за несколько дней до казни цареубийц, Победоносцев напишет Александру III: «Сегодня пущена в ход мысль, которая приводит меня в ужас. Люди так развратились в мыслях, что иные считают возможным избавление осужденных преступников от смертной казни. Уже распространяется между русскими людьми страх, что могут представить Вашему Величеству извращенные мысли и убедить Вас к помилованию преступников... Может ли это случиться? Нет, нет, и тысячи раз нет — того быть не может, чтобы Вы перед лицом всего народа русского, в такую минуту простили убийц отца Вашего, русского Государя, за кровь которого вся земля (кроме немногих, ослабевших умом и сердцем) требует мщения и громко ропщет, что оно замедляется... В эту минуту все жаждут возмездия. Тот из злодеев, кто избежит смерти, будет тотчас строить новые ковы, Ради Бога, Ваше Величество, — да не проникнет в сердце Вам голос лести и мечтательности»9.

Повешенным террористам немедленно начнут симпатизировать...

Мог ли предположить Достоевский, что его духовный покровитель осуществит свою охранительную деятельность в России таким образом, что еще при жизни будет назван «Великим инквизитором» и «Торквемадой»? «Атеистический дух инквизитора движет Победоносцевым, он, подобно этому страшному старику, отвергает свободу совести, боится соблазна для малых сих», — напишет Н. А. Бердяев в 1906-м, в год смерти Победоносцева10.

Как сложилась бы при таком обер-прокуроре судьба вторых «Братьев Карамазовых», где вопросы были бы наверняка столь же неудобны, как и ответы, где, кроме разрешенной «осанны», несомненно явилось бы и «горнило сомнений»? Очевидно одно: если бы Победоносцеву все-таки пришлось запрещать роман, он бы объяснил запрет тем опасением, что сложные, а то и ложные идеи могут овладеть слабыми, некрепкими умами:

«Так создается почва для неверия, для легкомысленной критики на церковь и легкомысленного от нее отчуждения»11.