Книга Сражение за Тулу - Александр Лепехин

Вспомнился октябрь 1941 года. Тогда, возвращаясь с Брянского фронта в Москву, мы завернули в Ясную Поляну. Здесь еще продолжались экскурсии, но тень войны зримо дотягивалась и сюда. Помню встревоженные лица Софьи Андреевны Толстой-Есениной, хранителя дома-музея Сергея Ивановича Щеголева, научного сотрудника Марии Ивановны Щеголевой, других служащих.

Мы спросили тогда Сергея Ивановича Щеголева, с которым были знакомы, отчего у них печальные лица.

– Так ведь эвакуация же, – ответил он. – Получили правительственное распоряжение немедленно вывезти все самое ценное и важное…

Но все бесценные реликвии, к сожалению, вывезти не удалось. Да и как увезти, например, громоздкие старинные буфеты, книжные шкафы, музыкальные инструменты, оконные рамы, ветхие диваны и стулья?

И вот теперь, уже в декабре, мы снова в Ясной Поляне. Встретили того самого Сергея Ивановича Щеголева. Оказалось, что тогда, в октябре, он не успел выехать из Ясной Поляны и все дни вражеской оккупации провел здесь. С болью в голосе он рассказывает:

– Тридцатого октября, после бомбежки и обстрела усадьбы, к нам пришли трое гитлеровских офицеров. Надменные и нахальные, с жестами и тоном повелителей, завоевателей, хозяев. Не обнажив даже голов и не счистив грязи с сапог, пошли по комнатам. Сдирали со стен фотографии, опрокидывали стулья. В ответ на наши протесты злорадно скалили зубы.

Потом пришли другие. Заявили, что в бытовом музее отныне будет казарма для солдат, а в литературном – госпиталь. Мы снова выразили протест, заявив, что в Ясной Поляне есть ведь здание больницы, оно более пригодно для госпиталя. Но фашисты были непреклонны. Прислали к нам целую команду солдат. Те начали стаскивать одни вещи в подвальные помещения, а другие вообще выкидывать на улицу. В знаменитой комнате под сводами, где писалась «Война и мир», была оборудована курилка. Офицеры бесцеремонно воровали вещи и ценности. Была осквернена могила великого писателя. Рядом с ней гитлеровцы захоронили сотни своих солдат и офицеров. И в заключение – вот этот пожар. Вчера три фашистских офицера облили бензином библиотеку, спальню Льва Николаевича, спальню его жены, а рано утром команда солдат подожгла дом.

Мария Ивановна Щеголева в свою очередь поведала:

– В фашистах я увидела настоящих варваров. Представьте себе, ни один из них не слышал даже имени Толстого! Они убивали людей, трех человек повесили. Все население и наши служащие ограблены. А эти пожары – вандализм! На дворе ведь было много дров. Но что им дрова? Бросали в костры двери, оконные рамы, половые доски. И везде плевали, гадили. Для них нет ничего святого и чистого!

Сторож И.В. Егоров:

– У меня такое впечатление, что, окажись здесь и будь жив Лев Николаевич, фашисты обидели бы и его. Ей-ей – обидели бы! Посмотрите, что наделали представители этой «культурной» нации. Все поломано, выдрано, загажено. Хуже свиней!..

Ученик Павлик Комаровский:

– Я слышал, как немецкий доктор Шварц сказал Сергею Ивановичу Щеголеву: «Мы сожжем все, что связано с именем вашего Толстого…»

Остается добавить, что с пожаром героически боролись С.И. Щеголев, М.И. Щеголева, М.Н. Маркина, сторожа И.В. Егоров, Д.С. Фоканов, В.С. Филатова и другие. И они спасли то, что еще можно было спасти.

* * *

Подошло время возвращения в Тулу. Надо было передать в Москву обо всем увиденном и услышанном в Ясной Поляне.

С тяжелым чувством обошли мы еще раз разгромленные комнаты музея, постояли у могилы Льва Николаевича. Толстой и фашисты. Эти два слова никак не хотели соседствовать даже в сознании.

У руин школы увидели генерала И.В. Болдина, бригадного комиссара К. Л. Сорокина, секретаря обкома партии В.Г. Жаворонкова. Подошли к ним. С юга, со стороны Щекино, все еще доносилась канонада. По врагу била советская артиллерия. Красная Армия продолжала освобождение советской земли от врага.

В Туле нас ждала неудача. Связи с Москвой не было. Решили ехать в Серпухов. Ночью с трудом достучались в дверь горкома партии. И сразу – к телефону.

– Москва есть?

– Москва на повреждении.

– Что есть?

– Есть Рязань.

И опять не повезло. Рязань уже несколько часов не имела связи с Москвой. Но была связь с Куйбышевом. Берем Куйбышев. Ответ леденит:

– Москва на повреждении.

– С кем имеете связь?

– С Казанью.

– Срочно Казань.

И вот наконец родной голос стенографистки Музы Николаевны.

– Муза Николаевна, поклон из Ясной Поляны. Буду передавать шесть страниц.

Моя корреспонденция, переданная в «Красную звезду» в ночь на 15 декабря, называлась «Что увидели наши войска в Ясной Поляне».

Диктую, тороплюсь. Ведь за мной в очереди Николай Ильинский, Антонов, Булгаков. И вдруг слышу в трубке рассерженный голос Давида Иосифовича Ортенберга, нашего главного редактора:

– Трояновский! Как вы оказались в Казани?!

Пришлось объяснить, что я вовсе и не в Казани, а просто передаю материал по эдакой невероятной дуге связи.

17 декабря к нам в Тулу приехал Константин Симонов. Спросил меня, скоро ли войска 50-й армии освободят Калугу. Я разочаровал его, показав на своей карте приблизительное очертание фронта.

Вместе направились в штаб армии.

Генерал-лейтенант И.В. Болдин как-то заметил, что из фронтовых писателей и корреспондентов ему больше по душе Константин Симонов. Командарму, в частности, очень нравилась поэзия Константина Михайловича – энергичная, глубокая, человечная, патриотическая. Все стихи поэта, опубликованные в дни войны, затрагивают сердце и будят у воинов самые высокие чувства.

Выделялись и его корреспонденции, очерки. Они так же правдивы, высокохудожественны, интересны…

Поэтому и неудивительно, что, услышав о прибытии К.М. Симонова, генерал первым вышел из комнаты и тепло поприветствовал нашего товарища.

Без паузы начался разговор о поражении фашистских армий под Москвой, о героической обороне Тулы, о ближайших задачах войск 50-й армии.

– Калуга конечно же входит в планы армии, – сказал И.В. Болдин, отвечая на вопрос Симонова. – Но пока наше продвижение к этому городу встречает довольно сильное противодействие со стороны врага.

Худой и какой-то даже угловатый от этой худобы, очень усталый, К.М. Симонов, время от времени дотрагиваясь до своих крохотных усов, был весь внимание. Он обладал отличной памятью, поэтому никогда не делал записей, откладывая это на более позднее, когда останется один, время.

Симонов пробыл в 50-й армии несколько дней. Ездил вместе с фотокорреспондентом Кноррингом в только что освобожденные города Плавск и Одоев. И все время пытался пробиться к Калуге. Поехали в машине – помешала пурга. Вызвал из Москвы редакционный самолет У-2. Дважды летал в направлении Калуги, но оба раза непогода закрывала самолету путь. В довершение всего Константин Михайлович заболел и, уезжая в Москву, полушутя-полусерьезно сказал мне: