Книга Подлинная история Дома Романовых. Путь к святости - Николай Коняев

– Ваше Величество! – сказал ему лейб-медик Ф.Я. Карель. – В вашей армии нет ни одного врача, который позволил бы солдату выписаться из госпиталя в таком положении, в каком Вы находитесь, и при морозе двадцать три градуса!

Николай I, однако, не придал его словам значения и на следующий день повторил поездку.

Вечером 10 февраля появилась резкая слабость, лихорадка и озноб. Император слег. Появилась раздражительность…

«Эти признаки, – пишет в своей книге “Читая смерти письмена” доктор медицинских наук Юрий Молев, – указывают еще на один характерный симптом вирусного респираторного заболевания – общую интоксикацию».

Утром 12 февраля, узнав о ничтожном проступке коменданта Инженерного училища генерала А.И. Фельдмана, Николай встал с постели и лично отправился расследовать инцидент. По возвращении в Зимний дворец больного императора поджидало известие о неудаче проведенной 5 февраля 1855 года рекогносцировки под Евпаторией…

Ночью Николая I мучила бессонница…

Лейб-медики М. Мандт и Ф. Карель продолжали лечить государя от простуды. Как записано в камер-фурьерском журнале, состояние императора к 16 февраля стабилизировалось и не внушало опасений, но 17 февраля наступило ухудшение.

В соответствии с записями в камер-фурьерском журнале ночью 18 февраля царь исповедался и причастился. По его желанию вся императорская семья собралась у его постели. Николай благословил детей и внуков, говорил отдельно с каждым из них. Страдания государя усиливались, но сознание оставалось ясным.

– Мне хотелось… оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое, – сказал он, прощаясь с сыном. – Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас…

К утру наступил паралич легких, дыхание становилось все более стесненным и хриплым.

– Долго ли еще продлится эта отвратительная музыка? – спросил Мандта император.

В десять часов утра Николай утратил сознание.

Незадолго перед кончиной к нему вернулась речь.

– Держи все-все! – тихо сказал умирающий император сыну Александру.

Это были его последние слова… Так умер император Николай I.

Умер на солдатском тюфяке, брошенном на железную кровать, прикрывшись старым военным плащом, который заменял ему халат.

«Император лежал поперек комнаты на простой железной кровати, – свидетельствует фрейлина А.Ф. Тютчева, которая побывала в покоях императора сразу после его кончины. – Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на нем лежала солдатская шинель. Казалось, смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного двора. Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой…»

«Прошу всех, кого мог умышленно огорчить, меня простить, – написал Николай в своем завещании. – Я был человеком со всеми слабостями, коим люди подвержены, старался исправиться в том, что за собой худого знал… прошу искренне меня простить… Прошу всех меня любивших молиться об успокоении души моей, которую отдаю милосердному Богу, с твердой надеждой на его благость и придаваясь с покорностью его воле. Аминь!»

Николай I умер, как и положено православному человеку, простив своих врагов, испросив прощения у своих подданных, умер, исполнив последний долг христианина – исповедовавшись и приобщившись Святых Тайн.

Зато реакция на смерть государя, проявленная его окружением, была совсем не православной…

Злоба к мертвецу переполняла тогда многих царедворцев…

«Утром, когда Николай еще лежал в своем кабинете, я пошел взглянуть на него. Страшилище всех европейских народов покоилось на ложе своем, прикрытое одеялом и старым военным плащом, вместо халата долго служившим хозяину. Над кроватью висел портрет рано умершей дочери Александры Николаевны, которую усопший очень любил, облаченной в гусарский мундир. Николай даже женскую прелесть без мундира не воспринимал.

В глубине кабинета стоял стол, заваленный бумагами, рапортами, схемами. В углу стояло несколько карабинов, которыми в свободное время тешился император. На столах, этажерках, консолях стояли статуэтки из папье-маше, изображающие солдат разных полков, на стенах висели рисунки мундиров, введенных царем в армию. У кровати сидел ген. Сухозанет и вытирал платком свои сухие глаза. Заявил мне, что дни и часы неотступно находится у тела императора без еды и воды, хотя при жизни и не любил покойного.

На суровом лице усопшего выступили желтые, синие, фиолетовые пятна.

Уста были приоткрыты, видны были редкие зубы. Черты лица, сведенного судорогой, свидетельствовали, что император умирал в сильных мучениях».

Мы выделили слова Ивана Федоровича Савицкого, чтобы показать, сколь «объективно» относился этот человек из свиты цесаревича Александра Николаевича к умершему государю.

Чего стоят одни только гнусные намеки, что император повесил над своей постелью портрет своей рано умершей дочери, чтобы любоваться ее женскими прелестями. Но европеизированный Иван Федорович именно таким и желал представить перед публикой императора – редкозубым страшилищем всех европейских народов.

О, как радовался, как ликовал тогда аристократический Петербург!

Что же говорить об открытых врагах императора?

Говорят, что Александр Иванович Герцен, когда услышал от газетчиков о смерти русского царя, позабыв о солидном возрасте и аристократическом воспитании, тут же, на лондонской улочке, пустился в пляс.

Император Николай I на смертном одре. Рисунок В. Тимма. 1855 г.

9

А скоро поползли страшные слухи…

«Разнеслись слухи о том, что царь отравлен, – записал в своем дневнике Н.А. Добролюбов, – что оттого и не хотели бальзамировать по прежнему способу, при котором, взрезавши труп, нашли бы яд во внутренностях…»

Этим дело, однако, не ограничилось, и скоро появился слух, будто император отравился сам. Враги, которые трепетали перед живым императором, попытались теперь отнять у русского царя православную кончину.

«Тридцать лет это страшилище в огромных ботфортах, с оловянными пулями вместо глаз безумствовало на троне, сдерживая рвущуюся из-под кандалов жизнь, тормозя всякое движение, безжалостно расправляясь с любым проблеском свободной мысли, подавляя инициативу, срубая каждую голову, осмеливающую подняться выше уровня, начертанного рукой венценосного деспота. Окруженный лжецами, льстецами, не слыша правдивого слова, он очнулся только под гром орудий Севастополя и Евпатории. Гибель его армии — опоры трона – раскрыла царю глаза, обнаружив всю пагубность, ошибочность его политики».

Хотя автор этих воспоминаний Иван Федорович Савицкий и предпочитал придворную службу военной, но он был все-таки еще и полковником Генерального штаба…