Книга Степан Бердыш - Владимир Плотников

Посланников русского царя провели к большому шатру. Навстречу выскочил толстяк с говорящей внешностью. Лицо пупырчатое, обрюзгшее, непрерывно подрагивающее, мокро блестящее. Сальные, спутанные в кудлатый колтун, не тюркские волосы. Мясистый, утиный, безразмерный рот, обдающий редкой тухлятиной. Глазки — две сверкливых, вспученных гнилушки. Если и узкие, не от тюркского разреза — из-за одутловатых бурдючковых припухлостей. Гнилушки кололи, палили и щупали, выворачивая наничь. Но главное: черты горбоносой тыковки кого-то напоминали, напрягая и разбирая любопытство. Кого? Степан не мог сразу вспомнить. Но сразу понял: вот он, Телесуфа. Жирник радостно суетился вокруг Хлопова, слабо бормоча по-русски:

— Мои юрта — на ваш.

И что в нём страшного? Услужлив и скользок? Что скользок, то да. Поди ж ты, великая головёшка!

— Провал тебя сглотни и не подавись, — злобно прошипел Хлопов, щипнув Степана за локоть. — Заметь, он нам даже не поклонился. Эха… Бесчестье для царского посла иметь такое подворье. Каб ещё у османского султана, а то — тьфу, ногайский князёк. Ну, ничё, то ли ещё будет. А Караши тоже подлец.

— Что так? — неопытный в посольских делах Бердыш с ходу не схватывал.

— Ещё в Астрахани просил как человека: ослобони нас от сорома на подворье у Телесуфы стоять.

— А он что?

— А что он? На всё одна байка: Караши рад, но немочно. Караши всё карашо. Тьфу, бесенятина! — Хлопов передразнил татарина, скорчив рожицу, досадуя, брякнулся на толстый войлочный подстил. — Он и их умаслить хочет, и с нами не лаяться. Гнида. Живи теперь погано, как тугарин. И стола не подадут. Жри с руки… Зверьки — не народец. Не зря их собаками кличут. Нокай — пёс по-ордынски. Тьфу, тошно, ейбогу!

— Тошно, клянусь пупком Магомета, — усмехнулся Бердыш, припомнив любимую присказку атамана Кольцова. — Ну-ну, будет горячиться, Иван. Прибереги красные слова для завтрева.

— Не суесловь, клоп, — величественно возгласил Хлопов, прыснул, отходя, но долго ещё не мог заснуть на жёстком подстиле. Степан тоже не спал, но не с непривычки — от тяжких дум, тревожных предчувствий. Тут-то и вспомнил! Ба, Телесуфа-то, равно двойник, похож на Давыдку, подпольного московского шинкаря. Так, может, единоплеменники оба? Как пить дать.

— Слышь, Иван, не спишь? — не утерпел, потрясённый открытием Бердыш. — А Телесуфа не жидовин?

— А..? Что? Нет… — забормотал посол спросонья. — Нет-нет… Не сплю. Телесуфа-то? Да-да… Знамо дело, жидовин. Края-то хазарские. И должность под стать. У него даже имя-то, говорят, вроде как Тель-Исуф. Только, наверное, не совсем верно говорить, что он только жид или хоть бы хазарин.

— Кто ж таков?

— Знаешь, — Иван протёр глаза, — и до ногаев, я, где можно, изучал летописи и старинные манускрипты о прежнебылом. Ну а, живя в этих местах, основательно перебрал сведения о тутошних древностях. Кто быль донёс, кто песню, кто свиток трухлявый, кто обносок чужой памяти. И вот что выткалось. Хочешь, басней считай, хочешь притчей. В общем, такой вот сказ.

Сказка про безродных коберов

— Хазарин… Жид… Жидовин… Жидами искони кличут у нас тех, кто тороват безмерно, к мзде и барышам безбожным склончив. Да тех ещё, кто в вере переходчив ради спасения живота своего. Но ты, знать, сейчас про племя израильво… Сходствен-де Телесуфа черными кудрями и носом гнутым. Только ведь то же и у восточных людей Симова семени. Ущербный его лик — скорее, борозда пороков человеческих. Тель-Исуф им вволю предается. Чего о сыне его не скажут: и красавец, и храбрец. Так что шибко всё было бы просто, коль все беды на язык спихнуть. Племенное дело это… Его нет сложнее. И навскидку тут рубать опасно. Если возьмём народ израилев, что иудейской веры, равно хоть наших выкрестов, то за грехи предательские и ростовщические — за всё им перепадает. Всех нечестных скопидомов жидами кроют. А всё не так, не в обиходных жидах дело и, тем паче, не в племени изгоев вечных с Палестины, — задумчиво пощёлкав пальцами, посол продолжил: — Коль готов, то внимай…

…Давным-давно, так повёл свой сказ Хлопов, до Христа, до рымлян и греков, разноплеменное сборище очень жестоких, злых и жадных людей, соединясь на обоготворении пороков, возгласило себя богоизбранцами. Ни один из народов, имеющих свою почву, свой кров, свой погост, не был ими признаваем за ровню. Эти же пресловутые «богоизбранцы» вроде как стали над народом, ежель по отдельности, частно, и — над всеми народами, коль вообще. Не было у них отечества, но в каждом отечестве они были при власти. Нарекши себя временными насельниками вне земли, они почитали себя вольными перелётышами и владыками над всеми землями и скотами, к коим относились ими добрые люди, не принимавшие их правил злобы, корысти, подлости и неискоренимой мести.

Так кого ж отнесли они к зверям, как думаешь? Э, да всех, кто крепился к какому колышку и очагу. Благодаря своей отвязанности, неуживчивости, неприрослости ни к какой земле, чуждости обычаям хозяев, куда сами вселились… благодаря вечно-временному гостеванию, почитали они себя свободными от обязательств, от долга, чести, слова, верности, правды. Всех же, кто верен долгу, чести, родному приюту, они относили к презренным и недостойным жизни и разума. Звались промеж собой они коберы. Но назвали их так те, кто терпел от них. Коберы — это человеки вне общины, вне рода-племени, это злые звери о двух ногах. А если коротко — злые. Возразишь, мол, злых повсюду хватает. Конечно, ведь слюна коберская заразительна: там, где люди ради корысти, из похоти или зависти теряют голову и убивают, — в каждом таком просыпается кобер. Но всё же человек становится злым и в умопомрачении, от глада, лиха и безысходности. Кобер же таков: зол и беспощаден — всегда. А когда сыт и властен — особенно! В этом различие…

Как, говоришь, выжили они средь солидарных народов? А вот так. Исстари склочивались коберы в большие и малые разбойные орды, что кормились грабительством, нападая на дохристианские и даже доперсиянские державы. Уклад был у коберов, как нигде, кровожадный: войны, грабёж, насильничество, разврат, какой Богу противен. А кара за всё одна — смерть. Летопись коберская — свиток страшных казней и убийств, войн и толпоумерщвлений. Потом все эти казни и злодейства от разных народов были соединены в свод Ветхого завета. И приобщены к летописи уже одного маленького народа. Вижу-вижу, как зыркаешь. Крамолой почитаешь, так и я сам поперву то же думал… Как? Продолжать?..

Хорошо. Продолжу. Заметь: коберы не всегда шарпают и убивают. Да, ежель вкупе, тут они нападают оголтело. Когда же разрозненны и рассеяны, то сбиваются в маленькие купы, подлащиваются к власти, но не сливаются с местными. Так они тихо и подтачивают устои изнутри. Медленно и хитро травят, залечивают и спаивают коренных… Чего греха таить, после изгона и рассеянья с Земли обетованной многие иудеи и выкресты так себя и ведут. Но им же в годину гнева и перепадает по полной. Пузырь лиха лопается, неся муки толпам. Однако омут силы по-прежнему и всегда скрыт и цел. Лишь простые дети племени Израиля снова и снова приносятся в жертву за грехи жидов-коберов, которые вновь и вновь уходят от возмездия. И зло живёт…