Книга Круглый дом - Луиза Эрдрих

Отец поднес к губам кофе и стал пить, поглядывая на меня поверх кружки. Я буквально видел, как к нему возвращается энергия. Теперь он снова стал прежним. Он прекрасно знал, когда я порол чушь.

– Значит, ты не спал, – сказал он. – И все слышал.

– Да. И я знаю еще кое-что. Я ходил к круглому дому.

Глава 5

Голая правда

– Когда в июне пойдут теплые дожди и расцветет сирень, мама спустится, – сказал отец. – Ей нравится запах сирени.

Старые сиреневые кусты, высаженные когда-то сотрудниками управления фермерских хозяйств резервации, вновь зацвели в южной части двора. Маме очень не хватало яркой картины их буйного цветения. Сначала в траве засияли хрупкие личики ее любимых анютиных глазок, потом в придорожных канавах нежным румянцем подернулись кусты дикой розы. И по ним она тоже скучала. Сколько я помню, мама каждый год выращивала из семян цветочную рассаду для своих клумб. В апреле она расставляла картонные коробки из-под молока со всевозможной рассадой на кухонном столе и на всех подоконниках окон, выходящих на юг, но только анютины глазки выживали до высадки в землю. Но после той печальной недели мы напрочь позабыли о других цветах. И в отсутствие ухода от всей рассады в коробках остались только иссохшие ломкие стебли. Отец разбросал погибшую рассаду вместе с землей на заднем дворе и сжег вместе с мусором молочные картонки, уничтожив все следы нашей нерадивости. Да мама ничего и не заметила.

Когда тем утром я рассказал отцу про круглый дом, он резко отодвинул стул, встал и отвернулся. Потом снова повернулся ко мне. Его лицо приняло спокойное выражение, и он сказал, что мы поговорим позже. А сейчас мы пойдем высаживать цветы в мамином саду. Накануне он купил очень дорогую рассаду в старой оранжерее в двадцати милях от резервации. Он выставил картонные и пластиковые контейнеры с сеянцами в тени у дома. Там были красные, алые, розовые и полосатые петунии, желтые и оранжевые ноготки. А еще голубые незабудки, хризантемы, календула, красноголовая книфофия. Отец давал мне указания, а я вкапывал один за другим кустики рассады в клумбы. Одну клумбу мама сделала из старой тракторной шины, выкрашенной белой краской и наполненной землей, а рядом с крыльцом устроила еще несколько прямоугольных клумб. В узкие грядки вдоль подъездной дорожки я вкопал лобелии и перечники. И поставил пластиковые таблички с названиями цветов, чтобы мама их увидела. Пока я вкапывал рассаду, в голову мне лезли всякие мысли. О папках с судебными делами, о призраке, о прочих загадочных вещах. О круглом доме. Меня пугала предстоящая беседа с отцом. Опять вспомнились папки. С ними вернулись гнетущие мысли о священнике. Потом о семействе Ларков. Потом снова о священнике. Посадив цветы, я обошел вокруг дома, чтобы собрать пластиковые горшки из-под рассады и инструменты.

– Не убирай это, – сказал отец. – Мы сейчас вскопаем грядки на мамином огороде.

Мамин огород, с грядками все еще накрытыми соломой, находился за домом.

– Зачем?

Отец молча передал мне брошенную мной лопату и указал на край двора, где он выставил коробки с рассадой лука и помидоров и пакетики с кустовой фасолью и семенами вьюнка. Мы провозились вместе еще час. И засеяли только половину огорода, когда настала пора обедать. Он поехал докупить еще рассады. А я вошел в дом. Надо было присмотреть за мамой. Я оглядел кухню. На столе стояла банка рубленой ветчины с прилепленным сверху металлическим ключиком для вскрытия. Я вскрыл банку, сделал себе сэндвич, съел его и запил двумя стаканами воды. Потом нашел пачку печенья с красным джемом и слопал полпачки. Потом сделал еще один сэндвич с ветчиной, положил на тарелку и добавил для красоты пару печенюшек. Прихватив стакан воды, понес все это наверх. Перл давно уже научилась дожидаться, когда на полу перед дверью в спальню останется без присмотра что-нибудь съестное, и в мгновение ока опустошала тарелку. Поэтому теперь мы всегда вносили еду в комнату. Я установил тарелку с сэндвичем и печеньями на стакане с водой и постучал. Ответа не последовало. Я постучал сильнее.

– Войди, – отозвалась мама.

Я вошел. Прошло уже больше недели с того вечера, как она в скорбном молчании поднялась по лестнице, и в спальне пахло затхлостью. Воздух был спертый, тяжелый, точно она вдохнула из него весь кислород. Шторы на окне были опущены. Мне захотелось оставить тарелку с сэндвичем и убежать. Но мама попросила меня присесть.

Я поставил тарелку на квадратную тумбочку, откуда я в предшествующие дни убрал кучу нетронутых сэндвичей, недопитых стаканов и плошек с остывшим супом. Если она и притрагивалась к еде, я этого не замечал. Я пододвинул складной стул с мягкой сидушкой поближе к кровати и сел. Наверное, она захотела, чтобы я ей почитал. Тетя Клеменс и отец отбирали для нее книги – ничего, что могло бы ее огорчить или опечалить. Другими словами, это были или нуднейшие любовные романы издательства «Арлекин», или, что было более терпимо, сокращенные романы, печатавшиеся в старых «Ридерс дайджест». Ну или те самые «Любимые стихотворения». Отец специально проверил «Непокоренного» и «Высокий полет»[18], которые я ей потом читал. Они вызвали у мамы невеселый смех.

Я протянул руку, чтобы включить ночник на тумбочке – ей не нравилось, когда я поднимал шторы и впускал в комнату дневной свет. Но прежде, чем я дотронулся до выключателя, она схватила меня за руку. В полумраке ее лицо со следами измождения казалось бледным пятном. Она стала как будто невесомой – только кости проступали сквозь пергаментную кожу. Ее пальцы больно впились мне в ладонь. Она еле ворочала языком, как будто еще не пришла в себя после сна.

– Я вас слышала во дворе. Чем вы там занимались?

– Копали.

– Что копали? Могилу? Твой отец когда-то копал могилы.

Я убрал ее руку и отошел от кровати. Мамин прищуренный взгляд был мне неприятен, а ее речь показалась бредом. Я сел на стул.

– Нет, мама, не могилы, – осторожно выбирая слова, произнес я. – Мы вскапывали грядки в твоем огороде. А до этого высаживали цветы. Мам, хорошо бы ты на них посмотрела!

– Посмотрела? Посмотрела? – и она отвернулась от меня. Ее давно не мытые волосы разметались по подушке всклоченными прядями, в которых кое-где виднелась седина. Сквозь тонкий халат четко проступал позвоночник, я разглядел буквально каждый позвонок. Ее плечи торчали двумя буграми, а исхудавшие руки напоминали палки.

– Я принес тебе сэндвич.

– Спасибо, мой дорогой! – прошептала она.

– Хочешь, я тебе почитаю?

– Нет, не надо.

– Мам, мне надо с тобой поговорить.

Молчание.

– Мам, мне надо с тобой поговорить, – повторил я.

– Я устала.

– Ты всегда усталая, хотя все время спишь.