Книга Византия сражается - Майкл Муркок

– Слыхал, тебе нехорошо. Я же предупреждал тебя насчет того крепкого армянского вина, так?

Кузен схватил один из моих журналов. Его губы зашевелились, когда он попытался прочитать по-немецки.

– Что это такое? – Шура указал на статью о работе Одди над химическими изотопами[48]. Это было началом конца практической науки. Вместе с атомными теориями Бора, труды Одди скорее походили на безумные абстракции модернистских картин, авторы которых были представителями того же общества взаимного восхищения. Я объяснил Шуре, что это, скорее всего, ерунда. В ответ он рассмеялся и произнес:

– Вижу. Ты здесь ничего не понимаешь, а?

– Нечего тут понимать, – ответил я. – Что ты здесь делаешь?

Шура почесал нос.

– Я думал, что тебе захочется сегодня прогуляться в Аркадию. Надо найти тебе девчонку.

– У меня нет сил, – ответил я. – Даже думать не могу.

– Тебе нужен доктор.

– Ерунда!

Шура явно сочувствовал мне. Немного неохотно он вытащил что-то из кармана своего жилета. Отбросив шарф за плечо, он развернул сложенную газету и протянул мне листок.

– Не сопи, Макс, не то сдуешь кучу денег.

Я смотрел на кучку белого порошка, лежавшую на газетной бумаге. Это вещество напоминало лекарства от расстройства желудка или головной боли.

– Что это? От похмелья?

– Ага.

Шура подошел к моему туалетному столику и аккуратно разложил на нем газетный лист. Потом вытащил из бумажника рублевую купюру и свернул ее в маленькую трубочку. Я был заинтригован и удивлен.

– И что это значит?

Кузен протянул мне свернутую купюру и газетный лист:

– Ты знаешь, как это делается?

– Нет.

– Нужно втянуть это через нос.

– Но что это?

– Это кокаин. Он поможет тебе собраться с силами. Всем помогает.

– Как лекарство?

– Точно.

В те дни мало кто знал о кокаине и пристрастии к нему. Продажа и употребление наркотика не были запрещены, но, слишком дорогой, он оставался развлечением для богачей. Нерешительно втягивая в ноздрю первые кристаллы, я не считал, что совершаю нечто дурное; я просто приобщался к еще одному удовольствию, до сих пор доступному лишь высшим классам. Сначала нос просто утратил чувствительность, и я испытал разочарование. Я сказал Шуре, что либо на меня порошок не действует, либо мне нужно больше. Он продолжал листать мои книги. Постепенно меня охватил восторг. Хороший кокаин не просто создает ощущение, что все тело переполняет жизнь, он одновременно рождает эстетическое чувство, любовь к самому наркотику, к миру, который создает такие чудеса, к себе и ко всем людям, исключительную веру в себя, утонченную чувствительность, глубокое понимание всех тайных пружин, управляющих Вселенной. Обычно кокаинисту, неважно, вводит ли он наркотик в вену или нюхает, непросто различать реальность и фантазию, управлять энергией, освобожденной наркотиком, но тогда я целиком и полностью подчинился новым ощущениям – точно так же, как подчинялся Шуре. Конечно, мне казалось, что я совершенно другой человек.

– Действует превосходно, – сообщил я. – Чувствую себя в сто раз лучше.

– Я так и знал. Пошли в Аркадию?

Я подумал о симпатичных девушках, о прекрасном впечатлении, которое на них произведу. Я подумал об иностранцах, с которыми могу там встретиться и поговорить, об изобретениях, которые могу создать, просто лежа на песке. Я оделся в лучший Ванин костюм, дополнив его парой безделушек, которые уже успел себе купить.

– Который час?

Шура тряхнул головой и громко расхохотался:

– О дружище Макс, с тобой не соскучишься. Сейчас около полудня. Мы сначала позавтракаем у Эзо.

В Аркадию мы так и не попали. Вместо этого провели большую часть дня в кабаке, и я говорил обо всем, что знал, на всех языках, на каких только умел; о том, что собирался совершить.

Самой внимательной слушательницей была маленькая Катя, на пару лет младше меня, но уже очень известная проститутка. Она, протянув свою крошечную теплую ручку, отвела меня, все еще не пришедшего в себя от кокаина, в какой-то переулок, в залитую солнцем комнату, из окна которой виднелись туманные холмы Молдаванки и Воронцовки и древние степи. Здесь Катя сняла с меня всю одежду и обнажила мое тело, любовалась им и ласкала его; затем разделась сама, легла на белую кровать и обучила трепетным радостям любви. С тех пор наркотические и сексуальные наслаждения неразрывно смешались в моем сознании. Я регулярно принимал наркотики всю свою жизнь и, кроме мелких неприятностей с носом, никаких отрицательных эффектов не обнаружил. Я не одобряю курения марихуаны и опиума, потому что они убивают ум и желание действовать, а это – важнейшие человеческие свойства. При этом я повидал немало людей, нуждающихся в кокаине, чтобы работать. Конечно, наркотиком можно злоупотребить – это относится, например, к большевикам и поп-звездам, – но то же самое можно сказать и о прочих земных дарах.

После того, что произошло с Катей, я очень крепко заснул. На следующее утро, очнувшись, я увидел ее рядом, по-прежнему нежную, но настойчивую. Катя хотела, чтобы я ушел, – из-за меня она могла опоздать на работу. Я спросил, когда можно будет прийти к ней снова. Она ответила, что мы можем встретиться на следующий день, когда она закончит свои дела. Моим читателям это может показаться странным, но я не ревновал ее к клиентам. Я никогда не пытался анализировать свои чувства. Моя любовь к Кате, к ее маленькому, полудетскому телу, роскошным черным волосам, нежным и добрым глазам, тонким губам и пальцам, была одним из самых чистых чувств, которые я испытал в жизни. Даже видя ее с «приятелями», я сохранял дружеские чувства к ней. Несмотря на случившееся позже, не думаю, что хоть раз сталкивался с настолько гармоничными отношениями. Моя жизнь с госпожой Корнелиус оказалась куда сложнее, и ее отношение ко мне, по крайней мере поначалу, было в большей степени материнским.

Моя первая встреча с Гонорией Корнелиус произошла через пару дней после моего первого сексуального опыта. Зубная боль усиливалась, и дядя Сеня решил, что я должен получить самое лучшее лечение. И снова прозвучало имя дантиста Корнелиуса. Чтобы вырвать зуб, Ванда повезла меня на Преображенскую, одну из самых роскошных улиц Одессы. Из-за развеселой жизни я побледнел, глаза налились кровью. Наверное, дядя Сеня предположил, что моя зубная боль могла оказаться симптомом чего-то более серьезного. Он не хотел брать на себя ответственность и сообщать матери о моем недуге.

В шикарном авто (водитель оставался просто силуэтом на переднем сиденье) мы с Вандой проехали по туманным осенним улицам. Колеса ворошили шелестящие листья, которые казались золотыми в желтом морском тумане, приглушавшем все цвета осени, звуки судов в гавани и шум движения на центральных улицах. Мы миновали кладбище, облаченное в канареечный саван. Призрачные дамы в коричневых осенних пальто и шляпах и господа в темных одеяниях ожидали наступления зимы.