Книга Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш

— Многие помещики мстят крестьянам, шомполуют их.

— Такой помещик вместе с семьёй подлежит смерти. Никакой пощады извергам. Далее, не забывайте о конфискации денежных средств, не говоря уже об оружии. Оружие, други, теперь нам уж никто не подарит, будем добывать у врага в бою.

— Хорошо, — сказал Веретельников. — А когда будем возвращаться?

— Я думаю, что каждый решает, когда ему удобнее. И безопаснее.

— Мы вот со Степаном решили сейчас же двинуться к фронту, — сказал Сава, — и чрез него пройти к Гуляйполю. У меня за детей душа болит.

— Я тоже с вами, — подал голос Каретников.

— Ну вот, трое определились, — сказал Нестор. — А ты как, Борис?

— Я хочу с тобой, Нестор, — ответил Веретельников.

— Хорошо. Но я прежде хочу найти нашу коммуну, а потом попробовать проскочить в Москву. Давайте назначим крайний срок возвращения для всех. Сегодня 30-е апреля. Я думаю, двух месяцев всем хватит.

— Хватит с лихвой.

— Таким образом, возвращаемся все в Гуляйполе в конце июня, крайний срок начало июля. Как раз начнётся уборка, крестьяне будут в поле, легко можно будет договариваться. А после уборки и вербовать в отряд.

— Нестор Иванович, давай решим и вопрос со Шнайдером, — сказал Веретельников.

— Так ты его так и не увидел?

— Нет. Прячется сволочь.

— Выходит, зря плакала пуля по нём в твоём нагане, — усмехнулся Махно.

— Я серьёзно. Вы же помните, как он клялся в своей любви к памяти Семенюты?

— А чего тут решать, — сказал Лютый. — Кто встретит предателя, обязан пристрелить его и всё.

— Мне как-то трудно верится, что Лева Шнайдер предатель, — усомнился Нестор. — Ну не могу себе представить.

— Так, выходит, я всё сочиняю, — обиделся Веретельников.

— Нет, нет, Борис, я не сомневаюсь в правдивости твоих слов.

— Ну так как? Заслуживает изменник Шнайдер смерти?

— Знаешь, давай отложим этот вопрос. Вернёмся в Гуляйполе, соберёмся большой группой, обсудим, может, удастся и самого Шнайдера заслушать, а вдруг объявятся важные обстоятельства. Я думаю, хлопцы меня поддержат. А осудить всегда успеем.

И «хлопцы» поддержали Махно, хотя он видел, что многие в душе не согласны с ним, а поддерживают из чувства уважения и сознания превосходства Нестора над ними.

Левке Шнайдеру ещё было отпущено пожить. Но какая уж это была жизнь?

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

РОЖДЕНИИ БАТЬКИ

Проведите, проведите меня к нему,

Я хочу видеть этого человека.

С. Есенин

1. Москва неприветливая

К Москве поезд подходил утром. Ещё задолго до появления пригорода зашевелились, встревожились пассажиры. До Нестора доносились обрывки загадочных фраз: «Може, пронесёт...», «Какой там, они скрозь видят», «А у вас, вон, мучка повыбилась...», «А може, в вагоне остаться...», «Всё одно найдут, а там в чеку потянут...», «Ох, господи, до каких же пор, ведь своё ж кровное...».

— Товарищ, товарищ, — сунулся к Нестору рыженький сосед, ехавший с ним от Тамбова. — Али господин? Ныне ведь не знашь, как величать, простите великодушно. Не можете пронести мне чемодан?

— Куда?

— Ну через эту... ну через оцепление только. Я заплачу.

— Какое оцепление?

— Как? Разве вы не знаете? Сейчас поезд встречает заградительный отряд из чеки, будут у всех багаж проверять.

— А чего ищут-то?

— Как чего? Мучку-с... Хлеб-с.

У Махно под сердцем ёкнуло: «Неужто отымут мои запасы». Узнав в Тамбове, что в Москве голодно, он накупил на базаре булок, саек, набил полный чемодан. И вот, пожалуйте.

— У меня детишки голодом, жена больная, — ныл сосед. — Пронесите. А? А уж я вам век буду признателен.

— Извините, но у меня свой чемодан, — отвечал Нестор.

За окном долго тянулся пригород, замелькали трубы заводов, фабрик. Но вот и вокзал. Медленно выходили на перрон. У вагона толклись какие-то личности, негромко предлагая:

— Кому помочь? Недорого. Надёжно. Пронесём.

Но народ, видимо, уже был учёный, знал: обойдётся и дорого, и ненадёжно, и унесут; ещё глядишь и самого разденут. Даже рыжий сосед не «клевал» на зазывные предложения. С обречённым убитым видом сам волочил свой чемодан по перрону. Опытным взглядом Нестор определял этих несчастных: испуганные, униженные лица.

«Э-э, нет, — подумал Махно, — с виноватой рожей загребут, как пить дать. А у меня ж ещё и наган. Шлепнут за милую душу».

Поэтому он остановился, поправил на себе френч, фуражку, пожалел, что не побрился в Тамбове и, подхватив чемодан, пошёл уверенным шагом через вокзал, на выход. Именно там красноармейцы с винтовками «фильтровали» приехавших. Махно спокойно подошёл к контролю, поздоровался:

— Здравствуйте, товарищи.

— Здравствуйте, — отвечали те не очень-то вежливо. — Что у вас в чемодане?

— Запасное бельишко, мыло, щётка. Открыть?

— Нет. Проходите.

И тут же со стороны других контролёров послышалось жалобное причитание рыжего:

— Товарищи, дорогие, у меня дети, жена больная...

— Давай, давай, в отделении доложишь, не верещи.

Махно кинул в пролётку чемодан, сам впрыгнул следом.

— Куда прикажете, уважаемый? — обернулся бородач.

— На Введенку, любезный, дом 6.

Зацокали копыта, заколыхалась подрессоренная пролётка. Махно смотрел по сторонам, что-то не нравилась ему Москва. Облупленные стены домов, кучи мусора, серые спешащие куда-то люди, чувствовалось какое-то запустение.

— Первый раз в Москве-то? — спросил полуобернувшись бородач.

— Да нет, живал здесь.

— И иде ж, если не секрет?

— В Бутырках, папаша.

— О-о-о, — протянул многозначительно кучер. — Х-харошая фатера. Знатца, выходит, из товарищев будете?

— Угадал, отец, из товарищей.

— Часом, не из чеки?

— Нет, не из Чека. С Украины я.

— Ну, стал быть, я тя спрошу, раз ты товарищ. Вы что ж, так и будете заготовлять хлеб по вокзалам? Отымать у тех, кто за свои кровные его купляет?

— У нас так не делается, отец. Мне это тоже не нравится.

— А не нравится, так и скажи там наверху. Небось вхож туда. Разве ж так можно над народом изгаляться? Ране, бывало, я за копейку куплю у Филиппова булочку, съем и хорош. А ныне и за тыщу рублей такой не найдёшь. Зачем тогда Николашку скинули? Большаки, язви их в душу, править взялись, а толку?