Книга Одной крови - Роман Супер

Каширка лишена счастья и покоя. Теперь и Юля лишена этого, теперь она часть этой страшной болезни, часть этого мира мрачных, медленно передвигающихся и тяжело дышащих людей с зелеными лицами. Тысячи-тысячи-тысячи-тысячи жертв онкологии на двадцати трех этажах дома-монстра не оставляют никаких иллюзий, но рождают вопросы: разве здесь — в месте, которое так сильно напоминает человеку о мучительной смерти, — можно стать здоровым? Разве страх и серость должны быть обязательными спутниками ракового корпуса? Разве весь этот больничный ужас не играет на руку коварному раку? Время остановилось. Замерло. Спешить здесь нельзя. Даже если захочешь, не получится. Поэтому лучше сразу настроиться на то, что ты никуда не торопишься. Ты здесь надолго.

Встреча с лечащим врачом была назначена на двадцатом — гематологическом — этаже. Мы вызвали лифт и прождали его минут десять, не меньше. За нами выстроилась самая настоящая очередь. Снова очередь. Великая русская очередь, сопровождающая нас всю жизнь: теперь даже к дверям лифта. Нам в затылки тяжело дышит дедушка в беретке. Молчал-молчал, но потом вдруг ни с того ни с сего огорошил интимным признанием:

— Я, ребята, в туалет нормально не ходил несколько лет. Так, чтобы по-человечески. Со свежей прессой. Без боли. Кишки гниют. Я этого рака, ребята, боялся больше всего. С детства, можно сказать. боялся. У моего отца ведь то же самое было. И я видел, как это все непросто, больно, ужасно. А я ведь, между прочим, писатель. В Переделкино живу. Жил. Теперь в основном тут живу.

Меня полгода назад отпустили, динамика была положительная. Но я опять стал кровью, извините, срать. И вот вернулся сюда.

Молчим, не отвечаем. В очередной раз убеждаемся, что онкологические очереди — самая честная вещь на свете. Гораздо честнее любой бани. Здесь люди не то что равны. Здесь они открыты, вывернуты наизнанку. Иногда даже кишками наружу. Не реагируем. Но дед спрашивает про Юлин диагноз, приходится вступить в диалог:

— Лимфома.

— Ходжкина?

— Да.

— Часто-часто встречаю людей с лимфой. Один моложе другого. Очень, видно, популярная болезнь-то. Как насморк… ну хорошо, очень серьезный насморк… хорошо, смертельно опасный насморк.

— Спасибо, дедушка, что подбадриваете. И вам — здоровья.

— Дети-то есть?

— Есть.

— Ой, ну тогда поправитесь. Дети сильнее химиотерапии. А вы — муж, стало быть?

— Да, я муж. Муж — сильнее лучевой терапии?

— Вообще-то обычно нет. Обычно муж все только портит. Вы, молодой человек, проверили бы свою прямую кишку, ее ведь лучше сразу лечить, а не потом.

Слава богу, приехал лифт. В него влезла только половина очереди. Другая половина осталась ждать дальше. В набитой коробочке мы ехали, прижавшись к мужчине с глазом, вывалившимся из лица сантиметров на пять. Опухоль, напоминавшая кусок сырого мяса, вытолкнула глаз из орбиты. На кончике опухоли каким-то чудом сохранялся и даже шевелился зрачок. Мужчина был хорошо одет, в руке он держал кожаную дорогую сумку. Он вышел на девятнадцатом этаже, где располагается отделение химиотерапии.

Добро пожаловать в клуб.

Пройдет немного времени, и мы заучим наизусть, что на каком этаже здесь находится. Пройдет немного времени, и мы научимся угадывать примерные диагнозы пациентов по их нажатию на кнопки в лифте: нажал на девятку — рак кишечника (на девятом этаже отделение проктологии); нажал на десятку — возможно, рак мозга (на десятом занимаются головой и шеей); нажала на двенадцать — молочные железы (и это, пожалуй, самый популярный этаж); нажал на пятнадцать — проблемы с половыми органами, потому что пятнадцатым этажом заведуют урологи; нажал на двадцатку — гематологические проблемы — это мы, нам сюда.

Юлиным лечащим врачом оказалась молодая и симпатичная девушка — Алина Сергеевна. На вид не больше тридцати лет. Нас, конечно, это поначалу сильно смутило. Но как только она открыла рот и рассказала, что, как и зачем будет происходить с моей женой, сомнения рассеялись.

Алина Сергеевна знала, о чем говорила, ловко жонглировала медицинскими терминами, поясняя человеческим языком их суть. Была очень спокойна и вежлива, доступно объяснила по пунктам протокол лечения, ответила на все вопросы и попросила никогда не стесняться их задавать, одобрила Юлин выбор использовать менее токсичный вариант химиотерапии. Назначила дополнительные анализы, попросила сделать гастроскопию. А еще — позитронно-эмиссионную томографию — современную, дорогую и очень информативную диагностическую процедуру, которая является частью протокола, но в Москве делается в очень ограниченном количестве больниц и только по предварительной записи. Алина Сергеевна отправила стекла с материалом на повторное гистологическое исследование — диагноз, поставленный в Гематологическом центре на Динамо, нужно было подтвердит еще раз (все подтвердится). Это безусловное правило, которому Каширка следует всегда: за коллегами, даже профессиональными и добросовестными, нужно перепроверять.

На все про все должна была уйти еще одна невозможно долгая неделя: за это время нужно было привести в порядок все необходимые документы, поменять старый страховой полис на новый, получить квоту на госпитализацию, попросить у Марианны Максимовской обещанные ей в самом начале пути деньги на лечение, которые, к слову, еще как пригодятся. И подстричься.

Самым сложным для моей жены окажется последнее. Свои волосы она любила очень сильно. Как и я.

26

Длинные, густые, толстые, так вкусно пахнущие, сводящие с ума. Прямые. За несколько минут до начала дождя всегда начинают виться. Под первыми каплями — заворачиваются в кудряшки. Волосы щекочут кончики пальцев. Ты наклоняешься над моим лицом, они падают мне на щеки, мы целуемся. Я хорошо помню наш первый апрель, как свет падал на твое красивое лицо и на твои волосы, а я смущался и краснел. Ты собирала волосы в хвост, открывая опасные для впечатлительных мальчиков пубертатного возраста скулы. Я впадал в кому. Ты помнишь?

Мне так нравится, что ты их никогда не красила. Не наращивала. Не накручивала. Не подстригала коротко. Не совершала против этой красоты никаких тяжких преступлений. Милая моя, дай последний раз уткнуться в них носом. Надышаться ими, запутаться в них. Запустить в них свои руки.

Ничего этого я, разумеется, не произношу вслух. Я говорю это про себя, обнимая печальную жену у входа в парикмахерскую:

— Юль, ты помнишь, что сказал доктор? Они вырастут и будут еще лучше. Еще лучше, понимаешь? Значит, они будут вообще космически крутыми.

— Мне кажется, он просто так меня подбадривал, чувствуя, что для меня все это значит.

— Что думаешь, сразу налысо?

— Нет. Думаю в два этапа. Сначала просто очень коротко подстригу, чтобы привыкнуть. Потом, когда начнут выпадать, а рвать на себе будет нечего, побреюсь совсем.

— Все правильно. Я бы тоже так сделал. Хочешь, я побреюсь с тобой заодно?