Книга Рыжий дьявол - Михаил Демин

— Ну и что же в итоге?

— Могу вам только одно сказать: вы как раз такой человек, который нам нужен! У вас богатый опыт, хватка, сообразительность. Раз вы пишете — значит, умеете анализировать и связывать факты. И, кроме того, у вас есть одно очень важное преимущество перед всеми нами… — Он похлопал себя по пуговицам форменного кителя. — Перед такими, например, как я сам…

— Это какое же преимущество? — с интересом спросил я.

— Я считаюсь неплохим специалистом, — медленно сказал он, — потому меня, собственно, и прислали сюда! Преступный мир я знаю… Но все же знаю односторонне. Всю жизнь я находился как бы по одну сторону стола, а блатные — по другую… Контакт наш заключался в том, что я спрашивал, а они отвечали… И этот барьер, разделяющий нас, почти непреодолим! Ну, а вы в течение долгих лет пребывали именно «на той стороне». И вам, естественно, вполне понятно все, что там происходит. Ясны все те психологические зигзаги, которые мне недоступны…

— Так вы к чему клоните? — спросил я. — Хотите, чтобы я работал у вас?

— Ну, да. Ну, да. Идите к нам! Я предлагаю вам серьезную, важную работу.

— Нет, — сказал я, — извините, конечно, но такая работа не по мне.

— Почему? — прищурился он.

— Если вы изучали мое досье, вы должны понять. Да, я был блатным, это верно… Но как я попал на дно? Когда моя жизнь сломалась? Все началось в тридцать седьмом году; в ту пору, когда люди в вашей форме наводили ужас, олицетворяли собою террор… От этого террора погибли и разрушились тогда миллионы семей. И в том числе и моя… А теперь вы хотите, чтобы я эту форму надел!

— При чем тут форма? — торопливо возразил Хижняк. — Далась вам эта форма… Суть вовсе не в ней. И я приглашаю вас не в КГБ, не в политическое, так сказать, учреждение — отнюдь! У вас имеются, как мне кажется, все данные для того, чтобы стать незаурядным работником уголовного розыска… Так станьте им! И поймите, в конце концов, что криминалистика — это такая же наука, как всякая другая. И борьба с преступностью — дело нужное, благое, служащее обществу и существующее при любых системах!

— Может быть, вы и правы, — сказал я, — может быть. Хотя, конечно, наш угрозыск несколько отличается от зарубежного; он гораздо ближе к политике… Но главное — в другом. Существует еще одна, пожалуй, самая веская причина, мешающая мне согласиться…

— Какая?

— Я просто боюсь.

— Вот не ожидал! Чего же?

— Вы сами знаете, как уголовники мстят своим за предательство.

— Но ведь вы для них уже не свой!

— Конечно. Но и не совсем посторонний… Все-таки бывший вор! К таким, как я, предъявляется особый счет. И я не хочу, чтобы меня однажды заставили есть свое собственное мясо.

Пока мы толковали, чайная постепенно обретала обычный свой облик. Наполнялась теплом, шумом, гомоном голосов. Под потолком поплыли, свиваясь, волокна сизого табачного дыма. Где-то рядом рухнул стул, задребезжала посуда… Я глянул на часы и встал.

— Уже десять, — сказал я. — Пора! Пойду… Хочу к обеду успеть попасть в Абакан.

Мы пожали друг другу руки. И я потащил из-под стола свой багаж. И, покосившись на него, Хижняк спросил:

— Надолго?

— Думаю, навсегда. Как видите, нам вместе блаженства не достигнуть… Не судьба!

— Но вы и там, в Абакане, подумайте над моими словами. Хорошенько подумайте!

Я пошагал, протискиваясь меж столиков. А он остался и, покуривая, продолжал глядеть мне вслед. Черт его знает, о чем он думал? Наверное, что-то подозревал, о чем-то догадывался… Или же просто был огорчен, раздосадован тем, что ему не удалось меня завербовать. Он же был вербовщик классный, профессиональный, а тут вдруг такая осечка!

И пока я шел к выходу, я все время чувствовал его взгляд. И спине моей было неуютно…

* * *

Час спустя я уже сидел в кабине небольшого старенького самолета. Рассчитана была эта машина на десять человек, но набилось в нее много больше. И я сидел в тесноте. Слава Богу, у окошка. И в левый мой бок упиралась остроугольная корзина, а справа — вплотную ко мне — помещался громоздкий бородатый мужик. Он о чем-то толковал со своим приятелем и размахивал руками. Голос у него был хриплый, пропитый. Я невольно прислушался к этому хрипу, и уловил слово «овраг»…

В маленьких провинциальных городках все всегда всем известно. И слух о найденном в овраге на пустыре трупе докатился уже и сюда.

Однако теперь сцену чудовищного этого убийства я даже и не пытался вообразить себе… Самолет сильно болтало — было тошно и без того.

И внезапно я вздрогнул — словно бы очнулся от забытья… Я подумал о Клаве. Она явилась ко мне в ночь с воскресенья на понедельник. А Ландыш был убит в субботу… Стало быть, она уже знала об этом. Она знала! И в растерянности, в панике прибежала ко мне. Она искала у меня защиты, помощи, какого-то утешения. И если пыталась соблазнить, то вовсе не для игры, а потому что это был ее последний, единственный шанс… А я, дурак, не понял.

Ничего не понял! И дал ей уйти одной — в ночь, в темноту… Что ее ждало в этой тьме? И каково ей сейчас?

Я дернулся, привстал. Снова сел. И голос, пришедший из глубины, сказал:

«Ну, что ж, теперь уже поздно… Это все позади».

«Пожалуй… Но — жалко!»

«О чем жалеть? У вас все равно ничего бы не получилось. Вы слишком разные, вы совсем чужие. Помнишь твои рассуждения о Двух Уровнях жизни? Так вот, она даже не из сумерек, она из еще более мрачных глубин».

«И все же она приходила ко мне просить помощи…»

«Она и в первый раз — в связи с машиной — тоже приходила просить помощи».

«Но, может, ее нужно сейчас спасать?»

«Главное, от чего ее надо было спасать, — от нее самой… Но это тоже уже поздно».

«Но какая это женщина! Впервые за многие годы я встретил такую красоту…»

«Вот эта красота — лучшая ей защита и утешение. И не дергайся, успокойся. Вспомни законы севера, законы собачьей стаи: чужого кобеля стая рвет на клочки, но самочку никогда не трогает. Никогда!»

«Но здесь — люди! И, как заметил Хижняк, они даже хуже зверей…»

«Что Хижняк. Он просто растерян, ему все внове. Но ты-то знаешь, что законы здесь те же самые. И Клава не пропадет, вывернется как-нибудь. А вот ты — благодари судьбу, что сидишь сейчас в самолете!»

Так я спорил сам с собою, и маялся, и томился. А за стеклом иллюминатора плескался ветер, и внизу широко зеленела тайга. Она была испещрена желтыми полосами дорог, пестрыми пятнами селений и перерезана густо-синею лентой реки.

И по яркой этой земле — по синеве и по зелени — скользила крестообразная тень самолета.

Крошечный этот крестик стремительно уносился к югу, к верховьям Енисея, — все дальше от сумеречных Очур, от горького золота. Все дальше и дальше. Все дальше и дальше.