Книга Блудный сын, или Ойкумена. Двадцать лет спустя. Книга 2. Беглец - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вторя далекому голосу доктора, Натху переслал отцу новую порцию образов: сам Натху рядом с Гюнтером, Кешаб рядом с Гюнтером, Натху рядом с Линдой Рюйсдал. Все висели в космической мгле, и под каждой парой, дабы весь обитаемый мир убедился, что речь идет о сходстве, располагались бокастые ярко-оранжевые апельсины: парами, по две штуки.
«Он охотился за тобой?»
Ответ утвердительный.
Апельсины Натху ел на завтрак, после овсяной каши с медом.
Гюнтер вздрогнул. Чувственные образы, присланные сыном, качнулись в сознании кавалера Сандерсона и подверглись трансформации. Натху, преследуемый Кешабом; Натху и Гюнтер, Натху и Линда – везде мальчик начал мерцать, словно не мог выбрать, кем же ему остаться: тощим мальчишкой или обезьяноподобным силачом с кошмарного вида булавой на плече. Галлюцинаторный образ, понял Гюнтер. Могучего питекантропа он лицезрел впервые, но форма подачи, сам характер чувственной информации не оставлял сомнений: таков Натху под шелухой, с изнанки Ойкумены, в мифологической реальности. Похоже, менталом блудный сын видит себя в земном образе ребенка, а силач с булавой – таким Натху видит себя как антиса.
Ответ утвердительный, пришло от Натху.
«Не лезь, куда не просят! Ты, мартышка! Я могу подумать что-нибудь самостоятельно? Без твоего деятельного участия?!»
Ответ отрицательный.
«А если ты питекантроп, да еще с дубиной… Зачем ты тогда бегал от Кешаба по всему космосу? Дал бы ему по башке, а?!»
Ответ сложный, многомерный, эмоционально насыщенный. Если свести всю гамму чувств, которую Натху забросил в мозг отца, к простым формулировкам, получилось бы примерно следующее: «Я еще маленький. Вырасту – дам».
Двенадцать лет спустя, или Мы сошли с ума
Есть поступки, которые убивают хорошую карму на десять рождений вперед. Нельзя смеяться над чужими болезнями. Нельзя говорить о живом как о мертвом. Нельзя желать смерти и мучений детям и внукам своих врагов.
Рядом с человеком, способным на такие поступки, опасно стоять рядом. Может зацепить.
– Здравия желаю, господин военный трибун!
– Вольно, примипил. Давно в новом чине?
– Третий месяц.
– Почему не сообщил?
– Вы бы решили, что я хвастаюсь, господин военный трибун!
Тумидус протянул руку. Пальцем коснулся двух серебряных молний в петлице молодого офицера, провел по зигзагам:
– Подполковник. Здесь, на Китте, ты бы считался подполковником. Я знаю, когда-то меня здесь звали полковником.
– Вас?!
– Да. Я был изгоем, лишенным чинов и званий. Я просил их, чтобы они перестали. Проклятье! Я просил, умолял, настаивал… Они соглашались. И всякий раз начинали по новой: полковник. В конце концов я смирился.
Вспоминать было больно. Двенадцать лет прошло, и все равно больно. Великий Космос, двенадцать лет как один день…
…за фонтаном начинались заросли бамбука. В зеленых султанах играл ветер. Поодаль возвышался ряд пальмовых колонн, отягощенных гроздьями плодов.
– Полковник?
Человек у фонтана обернулся. За годы, проведенные на Китте, Гай Октавиан Тумидус привык, что его называют полковником. Помпилианские военные звания были неприятны для вудунов. «Легат Тумидус» – это звучало вызывающе. Можно выгнать человека из армии, но можно ли выгнать армию из человека? Осанка, выправка, льдистый взгляд из-под вечно нахмуренных бровей. Раздражительность, идущая рука об руку с надменностью. Даже одетый в гражданское, Тумидус производил впечатление офицера. Что ж, гибкость вудунов славилась среди рас Ойкумены: они без особых трудностей превратили бывшего гвардии легата в абстрактного, символического «полковника»…[2]
– А сейчас? – заинтересовался молодой офицер. – Как бы на Китте звали вас сейчас?
– Сейчас? Бригадным генералом или просто бригадиром. Ты что, бездельник, не учил табель о рангах?
– Наш, – объяснил молодой офицер. На вид ему было за сорок, хотя по паспорту – тридцать пять. Чувствовалось, что жизнь не слишком щадила офицера. Повышала в званиях, но не щадила, нет. – Наш, имперский. Зачем мне чужие?
Тумидус поджал губы:
– Я тоже так думал. А как стал из легата полковником, сразу передумал. Не зарекайся, малыш. Родина тебя сегодня любит, завтра в дерьме купает. А все почему? Она Родина, ей можно. Я знаю, я был героем, изменником, опять героем… А она как была Родиной, так и осталась.
– Так точно, господин военный трибун!
Молодой офицер встал по стойке смирно. Это был наилучший ответ старшему по званию во время сомнительной беседы о Великой Помпилии. Закончив училище абордажной пехоты, молодой офицер второй десяток лет служил не на боевой галере, а в органах имперской безопасности. Это значило, что он отлично разбирался в повадках горячо любимого Отечества.
– Вольно, говорю. Садись, племянник.
– Есть садиться, господин военный…
– Молчать!
– Есть молчать!
– Изэль, ну хоть ты на него повлияй, на солдафона!
– Он с вами шутит, – объяснила женщина. – Реализует свое подавленное чувство юмора. Гай, не злитесь на Марка! Он всегда шутит так, что хочется треснуть его сковородкой. Кого любит, над тем и подшучивает. А кого не любит, тому не позавидуешь.
– Тебя он хоть любит?
– Любит, если не шутит. У вас в семье все шутники, кроме дедушки Луция.
– Да ну тебя! Папа – природный клоун.
– Клоун, – согласилась Изэль. – Это совсем другое дело. Над его репризами смеешься…
Тумидус не был уверен, что вполне понял реплику Изэль, но счел за благо промолчать. Астланка по происхождению, дочь безумной Астлантиды, воздвигнутой на энергии человеческих жертвоприношений, Изэль Тумидус, в девичестве Китлали, до сих пор оставалась загадкой, вопросом без ответа. Впрочем, сегодня военный трибун надеялся получить кое-какой ответ, в идеале положительный. Слишком многое в его расчетах строилось на жене племянника. Зависимость от кого-то, пусть даже от родственников, бесила Тумидуса, доводила до белого каления. Но ради спасения Папы Лусэро он готов был пойти на любое унижение.
– Вы без дочки? – сменил он тему.
– Белль у дедушки Луция, – объяснила Изэль, подсаживаясь к столику. Помпилианское имя Белла она произносила на астланский манер. – В смысле – у прадедушки. Они друг друга обожают. Он учит ее объезжать лошадей, а она его – находить общий язык с девочкой-подростком. В этом возрасте девочки хуже бешеных кобыл. Где сядешь, там и слезешь.
