Книга Тайны седого Урала - Лев Сонин

К Строганову подошел старший его сын — Яков.

— Отец, ты велел мне быть у тебя сразу после обеда…

— Да, пойдем-ка в горницу. Надо, надо поговорить.

Они прошли по длинному ряду светелок, горниц, переходов, пока не пришли в небольшую комнату в глубине дома — кабинет хозяина, куда без спросу не мог входить никто из домочадцев. Здесь даже убирали только в его присутствии.

— Садись, — указал он Якову на резную скамейку. Сам присел возле заморского стола, разделенного на десятки разной величины ящичков, полочек, ниш.

— Ты собрался уже?

— Да, отец, сундучок собран, подарки дьякам и приказным по твоему списку уложены. Иконы боярину укладены в плетенку, а ширинки персидские, шитые золотом, для государя, соболя ему же повезут в возке. На охрану поклажи взял еще десять казаков с фузеями.

— Ты, Яков, вот что, — заговорил Аникий Федорович, поначалу замедленно произнося слова, видно в последний раз раздумывая, стоит или нет завести сейчас этот разговор, поведать сыну сокровенную свою думу. Видимо, порешив, что стоит, он продолжил уже уверенно: — Ты ведь знаешь, посылал я верных людей на Камень к тамошним татарам. Велел им разведать — как живут, что имеют, так ли богаты их места пушным зверем, рыбой, можно ли пашни заводить. Вызнать, что еще там хорошего есть. Потом и за Камень я людей с тем же посылал. Полмесяца назад пришли оттедова людишки-то мои. Все те места осмотрели. И сказывают — благодатнейшие края, привольные, красивые. И все там изобильно. Вот соболя ты царю везешь. Лучше этих соболей я не видывал. Они их оттель принесли. И как взяли-то: татары с большой охотой выменивали шкурки на всякие мелкие железные поделки, бусы, кольца. В местах тех не только зверя и птицы в изобилии. Там и хлеб растить можно. А на Камне, сказывают, татары и железо, и серебро копают… Так вот, надумал я те земли к нашим пристегнуть.

Аникий бросил быстрый взгляд на сына — как он принимает сказанное. Яков сидел недвижно, только в частом помаргивании век выказывалась работа его мысли.

— Так что ты там по приказам-то государевым походи да разузнай, есть ли на пустые те места охотники ими владеть. Может, из ближних бояр кто, из князей. Но пока доброго о тех местах не говори. Пустые, мол, а боле, мол, ничего не знаю…

Аникий примолк, выжидая, спросит ли чего Яков. Тот молчал. Тогда Аникий перешел к другому вопросу.

— Еще тебе есть важная работа. Государь в Ливонии, сказывают, навоевал много пленных. Мне он как-то пообещал для заселения нашей земли из тюрем московских тех пленных отпустить. Ты по тем тюрьмам походи, присмотрись. Нам не всякая сволочь нужна. Кто корабли строить и водить искусны, кто лекарить может, дома, заводы ставить, рудовщики, по ремеслу мастера. Но коль скоро нужного человека присмотришь, не жалей денег, коли придется на выкуп пойти. Помни — умелый человек себя завсегда окупит.

И еще. Намедни в кузне приказчик мне толковым показался. Ты его с собой прихвати в Москву-то, на этом деле испытай: как человека видит, как мастерство отличает… Вот и все, пожалуй. Все ли понятно тебе, что сделать надоть?

Аникий смотрел на сына, на напряженное лицо его, и теплая волна отцовской гордости прогрела ему душу. Яков не бросился сразу ни с заверениями, ни с вопросами. Он, видимо, еще раз примеривал заданную работу и тут же оценивал, всем ли снаряжен, чтобы ее выполнить. «Не зря я их учил, не зря, помнят науку», — подумал Аникий.

Наконец Яков прервал молчание.

— В Москву мне, отец, ехать не впервой. Дорогу в приказы знаю. И государю поклонюсь как должно. Насчет работников тоже обговорено. Кого надо, не упущу. Тогда только надо больше отсюда лошадей и возков брать. Мастеров, по всему, немало прикупим. Не пешком же им тыщу верст идтить. Опять же справу их везти, скарб какой-никакой. Возьму-ка я еще с десяток возков. Да навалю в них соли. Хоть обычно гужом соль возить невыгодно, но здесь внакладе, пожалуй, не будем. По дороге соль понемногу продадим, где подороже. А деньги на покупку лошадей и возков в Москве-то сбережем. Там-то они насколь дороже стоят.

Якову действительно не впервой было выполнять ответственные поручения отца. Он и в приказах всех дьяков нужных знал, и государю сумел приглянуться сметливой и ладной речью. Не терялся, водя караваны и к немцам, и в Бухару. Так что старый Строганов был уверен: все будет исполнено, как задумано.

— Грамоты к царю и в приказы уже написаны, возьмешь их у стряпчего в приказной.

Аникий уже готовился отпустить сына и поднял руку, чтоб перекрестить его, но поднятая рука его напряженно повисла в воздухе. В доме послышался шум, вырвались женские крики; топот бегущих ног стремительно близился к строгановскому кабинету.

— Уж не пожар ли?! Иль татары напали?!

— Нет, отец, тогда бы в набат били, что-то иное.

Наконец кто-то подбежал к двери и, что было неслыханно, без стука, спроса, зова, открыл ее. Аникий Федорович увидел задохнувшегося от бега и собственной смелости челядинца.

— Что?

— Ох, хозяин, — продохнул слуга, — беда!..

— Какая беда?!

Но челядинец только повторял побелевшими от испуга губами:

— Ой, беда, беда…

Аникий злобно толкнул его в грудь, освобождая дорогу, и стремительно выбежал в горницу. На лавке у окна лежала его жена, бледная, с закинутым лицом, видимо, в глубоком обмороке. Вокруг нее испуганно хлопотали служанки, дворовые девки.

— Яков, беги за лекарем! А вы брысь отседа, чего раскудахтались!.. Аришка, расстегни ей ворот-то, расстегни!

Прибежал лекарь-немец, на ходу еще расстегивая свою большую кожаную сумку. Выхватил из нее какую-то склянку, поднес к носу лежащей женщины. Софья слабо шевельнулась, открыла глаза, некоторое время как бы определялась, где она, и тут увидела склоненное к ней лицо мужа. Глаза ее вмиг налились слезами.

— Доченька-то наша…

Успокоившийся было Аникий вновь напрягся.

— Ас ней-то что?

— Сбежала она! — всхлипнув, в голос заревела Софья.

— Куда?.. С кем?.. — Но от голосившей жены он уже ничего более добиться не смог.

Из толпы дворовых девушек высунулось веснушчатое личико:

— Так к казаку своему!

— К какому казаку, что ты мелешь?

— Дык известно к какому. Что весной с Волги пришел. У него еще и сабля такая узорная, и шапка. — Под свирепым взглядом хозяина девчушка смешалась, задвинулась за чьи-то спины и уже из-за них закончила: — И волос кудрявый.

— Ой, лихо! — всхлипывала опамятовшаяся Софья. — После обеда-то она и говорит; пойду, мол, прилягу, матушка. А погодя немного летник для нее новый принесли, пуговки серебряные метить. Я и вели ее крикнуть. А ее — ее и нету… Девка-то говорит, собрала она узелок — и в окошко.