Книга Когда глаза привыкнут к темноте - Наталия Кочелаева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вполне, – кивнул Олег Петрович. – Популярно это можно объяснить так: электрический разряд высокой мощности вызвал активизацию тех мозговых центров, которые отвечают за логику.
– Или за интуицию?
– Валерия, таких центров нет. Интуиция – та же логика. Вы услышали в забытьи, что у медсестры сильно пьет сын, что она боится за него. И мое имя вы, скорее всего, слышали. И знаете, что адвокат Хотулин велик и славен… Другого объяснения у меня нет. Взгляд в глаза – всего лишь толчок. Вы плачете?
Мелкой, противной дрожью затряслись плечи, и рот некрасиво поехал вбок, удержать его не было никакой возможности.
– Подождите, подождите, не плачьте. Хотите воды?
– Не хочу! – крикнула Лера и, внезапно для себя, потянулась, ухватила Олега Петровича за лацканы халата и припала лицом к его плечу. Халат вкусно пах чистотой, плечо было большое и плотное, в такие только плакать! Обладатель же его явно был огорошен выступлением необычной пациентки, потому замер и сидел не двигаясь. Только через две минуты смачных рыданий Лера ощутила на своей спине осторожное прикосновение.
– Ну-ну, успокойтесь. Дать платок? С чего такой напор? Вам крупно повезло, вы остались живы. И здоровы, если не считать этой курской магнитной аномалии.
– А что мне делать? – поинтересовалась Лера, икая и задыхаясь.
– Как – что? Жить дальше. К вам там, кстати, молодой человек пришел. Но я его обскакал в коридоре, его задержали. Юноша бледный со взором горящим.
– Почему бледный?
– Это Брюсов. Читали Брюсова? Нет? Вот видите, у вас еще многое впереди. Выйдете замуж за этого, со взором и букетом, будете вечерами вслух Брюсова читать…
– И я, взглянув ему в глаза, буду знать, когда у него любовница заведется?
– Валерия, это несерьезно! Я, например, зная о таких способностях жены, поопасился бы заводить любовницу!
Лера наконец оторвала заплаканную физиономию от плеча и недоверчиво посмотрела на Олега Петровича – смеется он или нет? Нет, серьезен. Тогда она засмеялась сама.
– То плачет, то смеется, не девушка, а перфоманс! Чему на этот раз?
– Я вам халат промочила.
– Ничего страшного, обсохнет. Хорошо, что вы без макияжа.
– А то бы жена – ага, да?
– Нет, не ага. Я разведен, и халат мне пришлось бы отстирывать самому. Валерия, если мое плечо вам уже не нужно, то я пойду, хорошо? А вы пока – молчок, договорились?
Лера энергично закивала, а так как голова у нее и без того кружилась, то не заметила она смены декораций. Олег Петрович вышел, а на его месте, словно из-под земли, вырос, образовался Макс. С горящим взором и букетом, как и было сказано.
На Макса было любо-дорого смотреть. Он так экал, мекал, краснел и переминался, что каменное сердце растаяло бы. Но сердце обиженной женщины тверже камня. Лера смотрела холодно, букета в руки не взяла, пришлось приткнуть его на тумбочку.
– Я понял, как ты мне дорога. Лерчик, я ночей не спал, не ел ничего! Я дурак, я себя всю жизнь за это ненавидеть буду! Если б с тобой что случилось…
– Со мной и случилось, Макс, – снизошла до разговора Лера. – В меня молния попала, слышал? Ребенка я потеряла и уже целую неделю тут валяюсь!
Он и в самом деле осунулся, в глазах появился лихорадочный блеск, даже идеальный зачес выглядел уже не таким идеальным. И еще – он стал чужим. Как будто Лера видела его в первый раз. Нет, хуже – как будто она видела его в первый раз, но кто-то уже сказал ей, что это плохой человек. Способный на подлость. На предательство. Не на Предательство с большой буквы, которое способно вызвать трепет и удивление – как человек исподлился, это ж надо! А на мелкое, ежедневно-банальное, с самой маленькой буквы.
– Я знаю… Мне Марина Владимировна позвонила.
– Я ее не просила.
– Она сказала, что ты…
– Потеряла ребенка, повторюсь. Видишь, Макс, как все удобно поворачивается? Даже к банкомату идти не надо!
Тут он, видно, решился. Решительно нагнулся, обнял Леру, как она любила – чтобы одна рука придерживала плечи, другая гладила затылок, – и приник горячими губами к ее губам.
О нет, она не оттолкнула его сразу. Она замерла, прислушиваясь: дернется ли что-то внутри по старой памяти, отзовется ли на его поцелуй, на знакомые прикосновения, на привычное биение сердца рядом? Нет. Только скука. Удар молнии не только научил ее ЗНАТЬ, но и выбил из головы ненужные, дурацкие знания, вколоченные модными журнальчиками и книжками. «Дать ему еще один шанс», «не разбрасываться кавалерами», «ты женщина, умей прощать» – все эти постулаты как-то меркли перед этой громадной скукой. И тогда Лера взглянула Максу прямо в глаза, в расширенные тревогой и возбуждением зрачки, и в ту же секунду оттолкнула его.
«Какой же он жалкий и… и некрасивый! Ему двадцать пять лет, но он не похож на мужчину, похож на мальчика-подростка. Оказывается, у него узкие плечи и маленькие потные ладошки. Зарплата у него тоже маленькая, и квартира маленькая, и женится он на маленькой дурочке… На Лильке Рузаевой, вот на ком!»
– Лерчик… – позвал трогательно запыхавшийся Макс.
– Тебе пора.
– К… куда? Куда пора-то?
– О господи, закудахтал. На выход тебе пора! Лилечке Рузаевой предложение делать!
– Рузаевой?
Мгновенное смущение, даже тень смущения, промелькнувшая на лице Макса, дала Лере понять: на этот раз она угадала не только будущее, но и прошлое. Да, мерцает что-то в памяти… Лилька и Макс знакомы с детства, их родители дружат, все пророчили им брак, но встретилась вот Валерия…
– Тебе наговорят всякой ерунды, ты и слушаешь. Ничего у меня с ней нет!
– Нет, так будет. Пока. Выход там.
Как много на свете зеркал? Старинные зеркала в резных рамах; новые зеркала, гордые своей чистотой; льстивые зеркала в пудреницах и жестокие в примерочных… Это зеркало, волею судьбы попавшее в больничную палату, видело всю жизнь изнуренные лица больных и серьезные лица врачей, но, возможно, готовило себя к чему-то большему. Звездный час его пробил, когда Лера встала на неверные, трясущиеся ноги и сделала три шага. Приблизилась к прохладному озерцу, до того бесстрастно отражавшему противоположную стену.
Последний раз она смотрела в зеркало, когда собиралась на свидание с Максом. Перед самым выходом из дому – мельком, напоследок, но с ревностным вниманием, ведь последний штрих важнее важного. Ничего вроде не изменилось в ее лице с того момента. Треугольное широкоскулое личико, большие серо-зеленые глаза, тонкий прямой нос, тонкие губы, с которыми так много было хлопот, чтобы увеличить до желанного анджелиноджолиного объема… Новым было жесткое выражение этого лица, да еще что-то в глазах… Интересно, что же отражается в зеркале, когда в него никто не смотрит? А кто смотрит сейчас из глубины ее, Лериных, глаз?
