Книга Коктейль со Смертью - Мария Эрнестам

Я чувствовала, что завираюсь все больше. Том пытался научить меня лгать. Он говорил, что аргументы делают ложь правдоподобной, и такие всегда нужно держать про запас. Я об этом не подумала. И сейчас, если бы одна из женщин пожелала взглянуть на камеру, моя песенка была бы спета. Но Высшие силы, во всяком случае пока, были ко мне благосклонны.

Габриэлла, не удостоив меня ответом, прошла в прихожую, схватила кофту от спортивного костюма и небрежно накинула ее, не замечая, что завернулся воротник. Подавив желание подойти и поправить его, я взяла свое одеяние и повесила на руку. Чем позже я его надену, тем будет лучше. Мне становилось все труднее мыслить трезво.

Мать Габриэллы проводила нас до двери.

— Если вам понадобится кто-то вроде меня, обращайтесь. Сейчас в моде обычные люди. А я еще помню, как меня учили стоять спокойно и выглядеть естественно, так что отлично вам подойду.

Я пообещала, что буду иметь ее в виду, попрощалась, и мы наконец ушли. Какое облегчение было выйти из этой квартиры и подъезда на свежий воздух. Увиденное мною так отличалось от того, к чему я привыкла. Я ничего не знала о жизни представителей этого социального слоя и, надо признать, не хотела знать. В этом районе наверняка живут множество людей со своими интересами, стилем жизни, религиозными взглядами. Но лучше прочитать о них в газетах, чем встретить на улице. Мне было противно пить безнадежность из треснутых кружек и общаться с людьми, которые могли внести хаос в мою и без того непростую жизнь. Я сама себе поражалась — ведь всегда считала себя толерантной и открытой ко всему новому. Боюсь, я не одна такая. Мало кто согласился бы лишиться радостей жизни, общаясь с такими персонажами, как мать Габриэллы, даже из гуманных соображений. Возможно, назначая подобным ей социальное пособие, государство откупается от необходимости иметь с ними дело.

Габриэлла шла рядом, засунув руки в карманы, не глядя на меня и еле волоча ноги, и я представила, какие борозды оставляла бы она, если бы шла по снегу. Снег всегда вызывал у меня приятные ассоциации: свежий воздух, ярко-синее небо, белоснежные горные вершины, мятно-карамельные каникулы.

Я посмотрела на нее. Интересно, что творится у нее в голове? Я знала только, что после окончания гимназии она ничем не занималась. Чем же заполнена ее жизнь? О чем она думает, что чувствует, мечтает ли о чем-нибудь?

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два, — нехотя ответила Габриэлла.

— Ты где-нибудь работаешь?

Она покачала головой.

— А когда закончила гимназию?

— Три года назад.

— И что потом делала?

Я словно клещами вытягивала из нее ответы.

— Ничего. Я болела.

— Болела?

— У меня болит колено. Раньше я много бегала, а потом у меня начало болеть колено. Очень сильно. И боль не проходит.

— Так значит, ты не поступала в университет и не работала?

Габриэлла пожала плечами. Я сочла это отрицательным ответом.

Как можно жить без цели и мечты? Даже я, с моей пустотой внутри, силой воли заставляла себя вставать по утрам и наделять смыслом любой, даже самый безрадостный день. А может, мне так только казалось… Но все равно моя пустота внутри — ничто по сравнению с жизнью тех, у кого она полностью лишена смысла. Трезвеннику трудно понять алкоголика («надо только перестать пить»), а оптимисту — пессимиста («выше нос, жизнь прекрасна»).

— Что ты хочешь в жизни? У тебя есть мечты или…

Габриэлла молчала так долго, что я уже не надеялась услышать ответ. Но вдруг она повернулась ко мне и заговорила. Более того, произносила связные фразы с подлежащим, сказуемым и второстепенными членами предложения.

— Мой айкью сто двадцать три. Только у пяти девушек моего возраста из ста такой. Но я не хочу учиться.

— Почему?

— Неважно, что я делаю.

— Как это?

Габриэлла пожала плечами. Это была какая-то пародия на разговор. Я узнала только, что ее ничто не интересует: ни учеба, ни работа, ни спорт, ни книги, ни даже телевизор. По выходным Габриэлла обычно спала, а все остальное время проводила с Робертом. По ходу беседы выяснилось, что она впервые попробовала спиртное в тринадцать лет и с тех пор пила регулярно, а еще принимала экстази и другие наркотики, мешая их с таблетками и алкоголем, когда чувствовала такую потребность. Ее детство было ужасным, мать была ужасной и жизнь — тоже ужасной.

— Всех волнует только внешность, — вдруг сказала она. — Никто со мной не говорит. Никто меня не слушает. У меня ужасная жизнь.

На вопрос, где и как она узнала свой айкью, Габриэлла не ответила.

— А Роберт? — невольно вырвалось у меня. Я забыла, что, по легенде, могу и не знать имени ее друга. Но, несмотря на свой уникальный айкью, Габриэлла либо не заметила этого, либо не захотела замечать.

— С ним все о'кей.

Так я поближе узнала Габриэллу. Отца своего она не помнила и не исключала, что его уже нет в живых. Дома у нее две комнаты: «Когда в одной становится слишком грязно, я перебираюсь в другую». Я вспомнила, что Малькольм поступал так же, но в его квартире по сравнению с той, которую я недавно покинула, был просто образцовый порядок.

Я накинула одеяние и затянула пояс, хотя вскоре мне предстояло развязать его. Мы подошли к парковке, которая выглядела заброшенной, хотя там стояли несколько машин. Снова занервничав, я повторяла про себя, что должна сделать: распахнуть одеяние, достать флакон, глубоко вдохнуть и ждать смерти. Потом проследить, пока цвета во флаконе успокоятся, заткнуть его пробкой и бросить в почтовый ящик. Оставить труп и уйти. Звонить в «скорую» в мои обязанности не входило. Габриэлла стояла посреди парковки. Теперь она впервые посмотрела на меня.

— Почему ты обратилась ко мне? Многие куда красивее.

Услышав этот неожиданный вопрос, я пояснила, что не внешность, а типаж имели значение. Я чувствовала, что время истекает. Не только для нее, но и для меня. Поэтому попросила ее встать спиной к машине и держаться естественно. Дрожащими пальцами я развязала пояс, распахнула одеяние, достала флакон из внутреннего кармана, вытащила пробку и, хотя голова моя раскалывалась от волнения, попыталась сделать глубокий вдох.

Ничего не произошло. Габриэлла смотрела на меня, и на ее лице впервые промелькнуло что-то вроде удивления. В тишине послышалось жужжание, и мы обе одновременно увидели осу. Она летела вяло, как все насекомые, когда осень приходит на смену лету. Оса села на грудь Габриэллы между дынями.

Девушка вскрикнула и попыталась согнать ее, но только крепче прижала осу к груди. Насекомое стало инстинктивно защищаться. А защищаться оно умело только одним способом. Оса ужалила Габриэллу в шею, и та вскрикнула.

Шея распухла за долю секунды. Габриэлла покраснела и попыталась снова крикнуть, но у нее получалось только хрипеть. Лицо стало лиловым, и она начала оседать — сначала на машину, потом на землю. Одной рукой она держалась за шею, другой намертво вцепилась в мое одеяние.