Книга Империя Гройлеров - Александр Аннин

Правда, с некоторых пор кое-кто стал подмечать, что от престарелого профессора нет-нет да и почуется сладковатый душок цветочных натираний. И даже иногда – запах натертого хрена и чеснока, который обычно применяли для ухода за своими тушками куры Тизанской породы.

Глава восьмая

Непристойное происшествие, случившееся на Площади Яйца

До редакции газеты «Курям» было еще неблизко, и профессор Алектор решил передохнуть рядом с Мазокуром, творящем свой очередной шедевр. Естественно, рядышком пристроился и его спутник – доцент Петел.

«Интересно, что он такое сейчас мажет, стоя перед сим прекрасным видом на горы и речку Поколенку?» – подумал профессор Алектор и подошел поближе.

Река называлась Поколенкой вовсе не потому, что ее кипучие горные воды помнили о многих поколениях кур и петухов, а потому, что кое в каких местах куры могли перейти ее по колено. И тем не менее речушка была весьма живописной в лучах солнца, с белыми валунами посреди и вкуснейшими водомерками, стремительно сновавшими по ее поверхности.

Мазокур равнодушно кивнул научному светиле и вновь обмакнул в краску роскошную кисточку из брахмапутриного пера. Алектор глянул через плечо художника и издал хриплый, протяжный квохт. От изумления, не иначе.

На полотне извивался, как живой, жирный бледно-розовый червь с кольцами-перетяжками, а вокруг него были изображены червячки поменьше, пересыпанные просяными зернышками.

– Недурной натюрмортик, верно? – сквозь сжатый клюв процедил Мазокур.

– Н-да, знаете ли… – профессор не сразу нашелся, что и сказать. – Это, знаете ли, для гурманов… от искусства!

– Вот именно, для гурманов и обжор, – кивнул испачканным краской гребешком живописец и вновь углубился было в работу.

Но не утерпел:

– Я вот подумываю, уважаемый Алектор, а не открыть ли мне художественное кафе? Или даже ресторан?

– Мысль хорошая, – растерянно молвил Кур-Ратор наук. – Не все ведь жрать да жрать…

– Вот именно – жрать! Жрецы от искусства будут жрать мои картины! Впитывать, так сказать, прекрасное.

– Вот как? – ахнул одним только зобом профессор.

Сзади покатывался по траве от беззвучного кудахтанья доцент Петел.

– Именно так, – буркнул Мазокур и для вящей убедительности ткнул клювом с зажатой в нем кисточкой в самую середину натюрморта. – Вместо блюд я буду подавать ценителям живописи мои картины… Ну, не совсем картины. Это будут свежие, выложенные на плетеной соломе черви, прихваченные сладким сиропом, чтоб не расползались… И, для оживляжа – букашки, водомерки, пшенцо.

– Тоже – прихваченные?

– Ну да, – невозмутимо подтвердил Мазокур. – А то лови их потом…

– Пошли в редакцию, – довольно резко повернулся к содрогающемуся в траве Петелу профессор Алектор.

Доцент отряхнулся, перевел дух.

– Зря вы смеетесь, – мягко упрекнул его Алектор, когда ученые двинулись дальше. – У каждого истинного художника есть свои причуды.

– Особенно – у Мазокура, – едко отозвался доцент. – Я действительно напрасно смеюсь, коллега. Вы правы. Представляете, сколько мешков с отборным пшеном этот мазила получит от обжоры-заказчика, от господина Кочета?

– Надо же, вы даже заказчика знаете, – подивился профессор.

– А то! – с вызовом ответил самодовольный Петел. – Я ведь, в отличие от вас, уважаемый, не протираю дома свой хвост, пока он не сваляется до непотребства, как у вашей многоуважаемой личности! Я – член высшего общества! Стало быть, знаком и с его темными чуланами.

«О ужас, до редакции «Курям» еще так далеко! – с досадой вздохнул Алектор, еле перенося болтовню Петела. – Однако, следует признать: за последние минуты он не произнес ни одного импортного слова».

– Смотрите, смотрите! – довольно непочтительно толкнул профессора локтем доцент Петел.

– Да что смотреть-то? Видел уж сто раз, – буркнул старик Алектор.

А посмотреть, как ни крути, было на что. Коллеги-недруги подошли к главной площади Кур-Щавеля – Площади Яйц А, с недавних пор сплошь усыпанную толстенным слоем опилок поверх толченой яичной скорлупы.

Может, площадь получила свое название из-за овальной, яйцевидной формы; а может, наоборот: ее и строили изначально в таком виде, чтоб потом естественном образом назвать Площадью Яйца… Сейчас об этом уже никто не помнил с достоверностью, даже величайший куриный историк профессор Алектор.

Это была площадь развлечений, ристалище петушиной потехи. Нет, здесь не устраивались контактные петушиные бои – этот кровавый спорт был в Кур-Щавеле запрещен с незапамятных времен.

Да и проводились ли вообще когда-либо в долине Кур-Щавеля эти пресловутые бои? Вряд ли. Скорее всего, легенды о подобных турнирах относились к разряду попыток некоторых «ястребов» – так именовали здесь отъявленных забияк – придать нечастым петушиным схваткам некую историческую легитимность. Ибо наказание за уличную драку, как уже говорилось, было донельзя суровым.

Но как же развлекались курочки и петушки, помимо хороводов и хорового кудахтанья? Вот тут мы подошли к самой главной, рожденной еще в яичной скорлупе мечте всего курино-петушиного племени.

Над площадью хлопал по ветру огромный транспарант:

«МЫ НЕ ВЕРИМ, ЧТО КУРИЦА – НЕ ПТИЦА! НЕ НАДО НАС ДУРИТЬ! НЕ НАДО, НЕ НАДО, МЫ БУДЕМ ЛЕТАТЬ!»

И некоторым это удавалось – полететь. Не так уж и далеко, разумеется… На Площади Яйца высился дощатый помост, куда взбирались самые отчаянные петушки, а случалось – и курочки. Перед опасным экспериментом следовало обязательно получить справку у знаменитого врача Куропата – ибо, как было сказано, и у курицы есть сердце… Выдержит ли оно? «Выдержит», – накладывал свою резолюцию Куропат и очередной счастливчик, размахивая полученной справкой, мчался на Площадь Яйца.

С гортанным квохтаньем отчаянные петушки и наиболее раскованные курочки бросались вниз, бешено вращая крыльями, и приземлялись в спасительные опилки. Тут же к очередному претенденту на установление рекорда подбегал выборный арбитр и замерял дальность полета. Новый рекорд сопровождался невообразимым, восторженным гоготом собравшихся на площади зрителей. И вот уже новый смельчак шествует на помост в погоне за славой, петушится, хорохорится перед опасным деянием…

Но самая большая очередь была не здесь, а поодаль. И тоже – под огромным, впечатляющим плакатом, только на этот раз – не текстовым, а рисованным, жанровым.

В левом нижнем углу этого шедевра изобразительного искусства автор (все тот же художник Мазокур) поместил дряблого, как студень, до омерзения бледного и голого гройлера (по-здешнему – бройлера), который со вселенской завистью смотрел вверх. А там, в верхней части плаката, гордо, с романтическим выражением лица, парил в синем небе стройный петух с перетянутым петлей животом. В петухе этом нетрудно было узнать самого автора плаката – Мазокура, который, правда, в реальной жизни был вовсе не таким уж романтичным.