Книга Воздушные разведчики – глаза фронта. Хроника одного полка. 1941–1945 - Владимир Поляков

«На сегодняшний боевый вылет штурманом в экипаж Карманного назначен адъютант эскадрильи старший лейтенант Гримайло. После опробования моторов оружейники подвешивали бомбы, а Карманный со стрелком-радистом Бадяевым стояли за капониром и курили. К ним подошел Минаев:

– Жора, – так неофициально к Карманному обращались все, – пойди к Канаеву, пусть он возьмет к себе Гримайло, а я полечу с тобой.

– А ты не хочешь лететь с начальством? – посмотрел на него Карманный. – Признаться, мне тоже не особенно желательно лететь с начальством. Лады, жди и надейся, пойду договариваться» [97, c. 59].

Этот эпизод исключительно правдив. С начальством летать не любили по двум причинам. Первая, что называется, на поверхности: начальство есть начальство!

Отец рассказывал, что однажды в воздухе он пару раз врезал прицелом молодому летчику, который вздумал погоняться за какой-то немецкой машиной.

С другой стороны, к авиационному начальству было некоторое предубеждение в части того, что оно меньше летало и потому невольно утрачивало свой профессионализм.

В этом плане примечателен эпизод перед вылетом на Иранскую конференцию. Генерал Голованов докладывает Верховному главнокомандующему Сталину, что один самолет с членами делегации поведет сам Голованов, а второй полковник Грачев.

К его удивлению, Сталин предпочитает самолет Грачева, заметив при этом, что полковники летают чаще, чем генерал-полковники.

Это бесспорно, и тем не менее я попробую высказать и другую точку зрения. В первый период войны командный состав авиационных полков состоял из опытных довоенных авиаторов, имевших большую летную практику, которой еще не было у молодых летчиков и штурманов.

Как-то, когда зашел спор о возможности точного бомбометания с пикирования, как рассказывал отец, они с Костей Смирновым утерли нос молодым летчикам и штурманам, точно уложив бомбы.

Однажды командование дивизии поставило задачу подготовиться к возможным ночным полетам. Командир полка Федоров организовал проверку летных навыков будущих «ночников» на тихоходном У-2. Оказалось, что вполне удовлетворительно ночью пилотируют только довоенные летчики: Глыга, Смирнов, Тихонов. О полетах молодежи на скоростной «пешке» не могло быть и речи. Вот тут уже сам Федоров поразил весь полк. Он приказал погасить все огни и оставить в конце аэродрома только один факел. Федоров трижды взлетал и трижды садился точно возле факела.

В советских военно-воздушных силах изначально была навязана установка, что летчик – командир экипажа. Так в действительности и было, но на земле. Как только самолет поднимался в воздух, то все команды исходили исключительно от штурмана: выше, ниже, правее, левее, увеличь скорость, держи курс… Примечательно, что в американских ВВС именно штурман считался командиром корабля.

В наших бронетанковых войсках, несмотря на то что они входили в один Наркомат обороны, не пошли по пути авиаторов и не стали делать механика-водителя командиром экипажа.

Но был в 39-м полку экипаж, командиром которого фактически был… стрелок-радист.

Как pассказывал мне спустя полвека командир этого экипажа Сеpгей Каpманный, если между летчиком и штурманом возникали разногласия: куда лететь или что делать, то решение принимали в зависимости от того, чью сторону займет стрелок-радист Бадяев. Нелишне напомнить, что до войны Петр Бадяев был школьным учителем и, несмотря на то что был всего лишь старшиной, пользовался у своего экипажа большим авторитетом.

Наступление, а соответственно, и передислокация – это головная боль всех наземных служб. Если вспомнить об отсутствии подъемно-разгрузочных механизмов, специальной тары, дефиците транспортных средств, то можно понять, какая нагрузка ложилась на весь состав полка в период перебазирования.

В силу своей воинской профессии – начальник связи полка, отец прилетал на каждый новый аэродром первым и уже на месте организовывал радиосвязь, с тем чтобы уже потом принять весь полк.

Один из рассказов отца об этих событиях настолько запал мне в душу, что со временем я написал очерк, который был опубликован. Я приведу его в настоящем издании с небольшими сокращениями и изменениями.

Солдат-священник

«25 января 1943 года 39-й авиационный бомбардировочный полк впервые получил приказ на передислокацию не на восток, а на запад. Технический персонал двинулся в Гартмашевку наземным эшелоном, а капитан Поляков в экипаже Ивана Глыги и стрелка-радиста Владимира Семичева должен был сесть на аэродроме первым.

Приземлились без проблем. Чувствовалось, что фашисты покинули городок совсем недавно. На аэродроме стояло штук сорок брошенных противником самолетов, которые не смогли улететь из-за отсутствия горючего. Гартмашевка была довольно крупной железнодорожной станцией, на которой буквально накануне экипажи Глыги, Смирнова, Карманного разбомбили эшелон с горючим.

Вдруг в недавно вырытом капонире в неровности снега они увидели жуткую картину: мужские, женские, детские трупы. У некоторых руки перекручены проволокой.

Иван Глыга наклонился к отцу и тихо сказал: «Давай похороним их по-людски!»

«Что значит «по-людски»?» – не понял отец.

«Со священником!» – также тихо, но твердо пояснил Иван.

На поиски священника отправились всем экипажем, но в Гартмашевке действующей церкви не было уже лет десять, а последнего священника давно забрал НКВД.

Через какое-то время один за другим стали садиться самолеты полка, причем в кабинах помимо членов экипажа находились техники, мотористы, оружейники.

Авиаторы уже были готовы отказаться от своей затеи, как к отцу подошел немолодой солдат из аэродромной команды. По-военному попросил разрешения обратиться и вдруг, как-то странно взглянув в глаза, сказал, что он может провести панихиду по безвинно убиенным, но ему нужно часа два времени, чтобы подготовиться.

Не очень понимая, какой смысл вкладывал в эти слова боец, отец буднично ответил: «Готовьтесь!»

Вечером весь полк, бойцы батальона аэродромного обслуживания, немногие случайно оставшиеся в живых местные жители собрались на траурный митинг. Оказалось, что боец батальона аэродромного обслуживания Иван Ткачев был родом из Гартмашевки и в проклятом рву среди 157 убитых он опознал отца, мать, младшего брата.

Выступил командир полка майор Федоров, затем другие. Говорили зло, искренне, со слезами на глазах, клялись мстить. И тут отца кто-то сзади тронул за локоть. Он оглянулся и обмер. Рядом с Глыгой и Семичевым стоял священник. Был он в рясе, с крестом на шее и с большой медной гильзой от снаряда вместо кадила.

Не сразу отец признал в священнике солдата из аэродромной команды.

– Я готов, товарищ, капитан! – как-то отрешенно произнес священник.

Не сговариваясь, став при нем вроде почетного эскорта, капитан Поляков, старший лейтенант Глыга и старшина Семичев вывели священника вперед. Отец успел заметить широко раскрытые от удивления глаза комполка, ужас в глазах замполита, но, когда священник заговорил, уже никто не то что не посмел, да и, наверное, не смог бы не то что двинуться с места, но и пошевелиться. Его густой спокойный голос был слышен одновременно всем и доходил до каждого. Его молитва за упокой безвинно погибших, его молитва за православное воинство и его славных соколов звучала исключительно торжественно и проникновенно. И когда, наконец, он произнес: «Аминь!», скорее инстинктивно, чем сознательно, как когда-то в детстве, капитан Поляков перекрестился, и на едином дыхании этот жест повторил весь полк.