Книга Варвары и Рим. Крушение империи - Джон Багнелл Бьюри

Союзникам было недостаточно просто остановить гуннов и повернуть их назад. Они должны были, по возможности, нанести им удар. Они настигли Аттилу близ Труа, на важном пересечении дорог, и состоялось сражение к северу от города в районе locus Mauriacus — место невозможно идентифицировать с полной уверенностью, возможно, это где-то возле Мери-сюр-Сен. Сражение, начавшееся во второй половине дня, продолжилось ночью. Было много убитых, среди них — король Теодорих. На следующий день римляне обнаружили, что Аттила успел сильно укрепить свои позиции. Утверждают, что он даже приготовил погребальный костер, в котором был готов сгореть, чтобы не попасть в руки противника. Торисмунд, желавший отомстить за смерть отца, рвался в бой. Но такие действия не соответствовали политике Аэция. Ему не нужно было уничтожать гуннов, которых он на протяжении всей своей карьеры использовал в интересах империи. Да и не в его интересах было повышение престижа вестготских союзников. Поэтому он убедил Торисмунда как можно быстрее вернуться в Тулузу, иначе братья, воспользовавшись его отсутствием, могут оспорить его права на королевский сан. Он также убедил франков вернуться на свои земли. Избавившись от сильных союзников, он мог беспрепятственно проводить собственную политику и позволил Аттиле спастись вместе с остатками его войска.

Это сражение часто ошибочно называют битвой при Шалоне, но Шалон-сюр-Марн (тогда Каталаунум) находится довольно далеко. Правильнее назвать его сражением при Труа (большинство историков называет сражение битвой на Каталаунских полях, обширной равнине к северо-западу от Труа, названной от города Каталаунум. — Ред.). Обе стороны понесли большие потери, но в сложившихся обстоятельствах это был триумф защитников Галлии, способствовавший отступлению врага. Но обратите внимание на тот факт, что стратегически оно лишь усилило отпор, который гунны уже получили, и ускорило их уход. Потери гуннов даже по самым низким оценкам оказались очень тяжелыми, главным итогом сражения стал моральный удар по престижу власти Аттилы. Если бы Аэций позволил гуннам уйти и не стал их преследовать, моральный эффект был бы намного меньше: возможно, это и было главным соображением, заставившим Аэция преследовать врага. Важно понимать, что сражение при locus Mauriacus не было начато от отчаяния или безнадежности. И полагаю, мы можем быть уверены, что шансы были не против Аэция, иначе он не стал бы напрашиваться на неприятности и ввязываться в бой.

Учитывая сказанное, этому сражению невозможно придать историческую важность, которую ему обычно приписывают. Оно всегда находилось в ряду великих битв, решавших судьбы народов и определявших ход истории. Но судьба вторжения Аттилы была решена до сражения. Его решила стратегия Аэция. Армию Аттилы ожидало полное уничтожение, при этом маловероятно, чтобы Аэций и его союзники подвергались серьезной опасности. (Однако сражение было для римлян и их союзников крайне тяжелым. Аттила выбрал для решающей битвы равнину, чтобы дать своей многочисленной коннице свободу маневра. Он встал с гуннами в центре боевого порядка, поставив на левый фланг остготов, а на правый гепидов. Аэций во главе римлян находился на левом фланге, вестготы на правом, центр занимали франки, аланы и другие племена. Сражение начали гунны. Они прорвали центр противника, а затем перенесли удар против вестготов, но контрударом левого фланга римлян были опрокинуты. После этого Аэций с римлянами начал теснить гепидов и гуннов и вскоре овладел господствующей высотой, что и решило исход битвы, в которой пало до 200 000 человек. — Ред.)

Стратегия римлянина была изначально неизмеримо эффективнее, и вместе с тем все указывает на то, что Аттила не обладал большими стратегическими талантами. Сравните бесплодность этого монгольского вторжения в Галлию с великолепно задуманной и превосходно исполненной стратегией, характерной для великого нашествия монголов в Восточную Европу в середине XIII века. Очевидный контраст подтверждает правоту моих слов: Аттила не был стратегом. Этому историческому факту доселе не придавали должного значения.

Но если мы не признаем за битвой при Труа (на Каталаунских полях. — Ред.) ее претензии на звание величайшего сражения в истории, вы вправе ожидать, что я перенесу на всю кампанию значение, которое отказался придать отдельному эпизоду. Но разве можно утверждать, что это вторжение и вся кампания, рассматриваемая в целом, приобрела пропорции мирового кризиса? Опасность была вовсе не так велика, как это обычно предполагалось. Если бы Аттила одержал победу, если бы он победил римлян и вестготов в Орлеане, если бы он получил Галлию и перевел — а у нас нет доказательств того, что его план был именно таков, — резиденцию правительства и весь свой народ с Тисы на Сену или Луару, нет никаких оснований утверждать, что ход истории претерпел бы серьезные изменения. Поскольку правление гуннов в Галлии могло продлиться не более года или двух — оно не смогло бы пережить смерти великого короля, от ума и личных качеств которого зависело. Нисколько не приуменьшая заслуг Аэция и Теодориха, мы должны признать, что опасность, которую они предотвратили, была совсем другого порядка, и на кону стояли неизмеримо меньшие ставки, чем на полях Платей (26 сентября 479 г. до н. э., когда союзные войска 24 греческих полисов во главе с Афинами и Спартой одолели персидскую армию Мардония (включавшую греческих и македонских союзников персов). — Ред.) или Метавра (24 июня 207 г. до н. э. у р. Метавр (совр. Метауро) в Средней Италии. Здесь римляне уничтожили карфагенскую армию Гасдрубала, шедшую из Испании на соединение с армией Ганнибала. — Ред.). Если бы Аттила одержал победу в своей кампании, возможно, он сумел бы добиться, чтобы ему отдали Гонорию, и, если бы от этого союза родился сын и был провозглашен августом Галлии, гунн смог бы оказать серьезное влияние на судьбы страны. Но это влияние совершенно не обязательно должно было быть антиримским.

Вторжение гуннов в Италию

Аттиле потребовалось немного времени, чтобы воспылать жаждой мести за нанесенный ему неожиданный удар. Он уже в следующем 452 году снова выступил сторонником августы Гонории, потребовал отдать ему невесту и вторгся в Италию. Теперь перед гуннами пала Аквилея, она была сровнена с землей и больше не отстраивалась: в следующем веке от нее не осталось и следа (сейчас здесь небольшой населенный пункт Акуилея. — Ред.). Верона и Вицетия (Виченца) не разделили ее судьбу, но оказались беззащитными перед насилием захватчиков, а Тицинум (Павия) и Медиолан (Милан) были вынуждены купить избавление от огня и меча.

Теперь для Аттилы был открыт путь к Риму. Аэций со всеми войсками, которые ему удалось собрать, мог находиться где-то поблизости, но все же не был достаточно силен, чтобы ввязываться в бой. Но территории Италии, расположенные к югу от По, и сам Рим были избавлены от присутствия гуннов. Согласно преданию, Италия должна благодарить за это не Аэция, а римского епископа Льва I. Император, находившийся в Риме, послал Льва I и двух ведущих сенаторов — Авиена и Тригетия на переговоры с гуннами. Тригетий уже имел дипломатический опыт. Он вел переговоры с Гейзерихом в 435 году. Епископ Лев был весьма впечатляющей фигурой, и, судя по всему, именно ему удалось уговорить Аттилу отступить. Его поддержали высшие силы. Утверждают, что Аттиле явились апостолы Петр и Павел и угрозами заставили его покинуть итальянскую землю.