Книга Тестостерон РЕКС. Мифы и правда о гендерном сознании - Корделия Файн

Однако на протяжении десятилетий появлялись факты, указывающие, что склонность к риску не одномерная личностная черта: напротив, существуют “покупающие страховку игроки” и “застенчивые парашютисты”, как выразилась группа исследователей11. В одном исследовании, например, рассматривались предпочтения рискованных выборов более чем 500 коммерческих руководителей: деловые и личные инвестиции, дилеммы о сложных финансовых выборах, объем их личных средств, вложенных в рискованные предприятия, а также нефинансовые риски. Очевидно, будь склонность к риску стабильной личностной чертой, человек, обычно принимающий рискованные решения в одной сфере, отличался бы склонностью к риску и в других областях. Но это было не так. Рискованность личной финансовой стратегии руководителя, например, ничего не говорила о том, как он поведет себя в контексте деловых инвестиций12.

Чтобы изучить этот удивительный вопрос более пристально, исследователь из Колумбийского университета Элке Вебер и ее коллеги опросили несколько сотен американских студентов, насколько склонны те рисковать в шести разных сферах: азартных играх, финансах, здоровье, отдыхе, общении и этике. Склонность к риску не была однозначна: человек, который с радостью просаживал недельный заработок на скачках, не был более склонен прыгнуть с моста на тарзанке, вкладывать в спекулятивные акции, просить начальника о повышении, заниматься сексом без презерватива или воровать кабельные каналы, чем человек, который скорее спустит долларовые купюры в туалет, чем поставит их на лошадь13. Ученые пришли к тому же выводу несколько лет спустя в исследовании, в котором набирали участников на основе их склонности к определенному типу риска: парашютистов, курильщиков, азартных игроков, членов биржевых клубов. И вновь склонность к риску в одной сфере не распространялась на другие области. Так, игроки, скажем, являлись наиболее рисковыми личностями, когда дело касалось ставок. Но они рисковали не более, чем другие группы, включая группу не склонных рисковать здоровьем апологетов фитнеса, когда дело касалось отдыха или инвестиций14.

Чтобы увидеть проблему, которая вытекает из результатов этих исследований для идеи о склонности к риску как неотъемлемой мужской черте, задайте себе вопрос, кто “настоящие” мужчины с сформированной процессе эволюции мужской психологией: парашютисты или трейдеры? Ожидание, что Тестостерон

Рекс создаст разносторонне рискового парня, подразумевается в замечании Хоффмана и Йоели о том, что мужчины “более склонны [чем женщины] погибнуть в автоаварии, ускоряясь на «феррари», который они купили, заработав на фондовой бирже”. Но, как мы только что убедились, беспечный водитель “феррари” может предпочитать безопасные облигации рискованным акциям (этот гипотетический придурок, возможно, унаследовал свое богатство). Чистейший, незамутненный смельчак, без сомнения, существует, но такие люди – статистические исключения из общего правила: люди поразительно уникальны и многогранны, когда дело касается риска.

Итак, благодаря чему человек склонен рисковать в одной области, а не в другой? Оказывается, рисковые люди менее негативно воспринимают риски и более позитивно – выгоды, как обнаружили Вебер и коллеги15. Исследование парашютистов, игроков, курильщиков и биржевых трейдеров приводит к такому же заключению. Рисковые люди не любили риск сам по себе, точно так же, как не любили его избегающие рисков апологеты фитнеса. Скорее они видят больше выгод в конкретной сфере рисков, и это объясняет, почему они действуют, пока другие отсиживаются в тиши и покое. Похожим образом, в пику здравому смыслу, предприниматели не отличаются более рискованным отношением, чем другие – к возможности потерять крупные суммы денег: скорее у них выше уверенность, что они их не потеряют16.

Вообще, люди в целом скорее избегают рисков17. В это, может быть, трудно поверить. Однако автор “Рискуя” (Chancing It) Ральф Кейз пришел к тому же выводу, основываясь на подробных интервью о риске с людьми, многое испытавшими в жизни. В числе его собеседников был канатоходец Филипп Пети, знаменитый своим умопомрачительным проходом по канату, протянутому на высоте 400 метров между башнями-близнецами Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Однако Пети с жаром убеждал Кейза, что он “абсолютная противоположность сорвиголовы”, решительно утверждал, что “ни при каких обстоятельствах он не назвал бы себя рисковым человеком”18. Я вспомнила эти слова на экстравагантном шоу фокусников, которое смотрела недавно с детьми. В мелодраматической финальной сцене иллюзиониста заковали в наручники, подвесили вниз головой и заперли в тесном стеклянном аквариуме с холодной водой, вооружив только маленькой булавкой, с помощью которой он вырвался на свободу. Пока мы благодушно наблюдали за происходящим с удобных кресел, конферансье живописал нам крайнюю опасность ситуации. Но, очевидно, все взрослые в театре закрыли бы детям глаза ладонями, если бы существовала хоть малейшая вероятность, что представление закончится утоплением на сцене. Приведу чуть менее яркий пример правила, что риск – в глазах смотрящего: мы с отцом и сестрой исправно пугаем гостей, приходящих к нам на ужин, нашим легкомысленным отношением к здоровью и безопасности хранения и приготовления пищи. Вопросы вроде “Где у вас доска для мяса?” от желающих помочь гостей неизменно встречают пустые, непонимающие взгляды. Но никто из нас, Файнов, не думает, будто мы играем с огнем, когда режем овощи на доске, измазанной сырой курятиной. Мы просто глубоко убеждены (и пока вполне оправданно), что кишащие на ней микробы не чета отъявленно крепкой конституции Файнов.

Ключевой момент заключается в том, что “риск в любой конкретной ситуации по определению субъективен, разнится от человека к человеку”19. Просто невозможно оценить “объективные” характеристики рискованной ситуации, а потом определить готовность человека к риску на основе его решения. Опять-таки это резонирует с выводом Кейза. “Вновь и вновь, – пишет он, – я обнаруживал, что те, кто очевидно брали на себя большой риск, при ближайшем рассмотрении рисковали лишь чем-то малым, незначительным”20. Он задает риторический вопрос, который подчеркивает субъективность потенциальных потерь и выгод: “Если вы рискуете жизнью, которую не цените, является ли это риском?”

Важность субъективности в восприятии опасностей и выгод во всем пышном многообразии рискованного поведения оказывается столь же значимой для понимания половых различий. В противоположность устоявшемуся мнению мужчины и женщины, как обнаружил Вебер с коллегами, имеют сходное отношение к риску. При одинаково субъективно воспринимаемых рисках и выгодах они были одинаково склонны испытать судьбу. Когда мужчины и женщины действительно различаются в склонности к риску, это оттого, что они воспринимают риски и выгоды по-разному21. Итак, правда ли, что мужчины по своей природе воспринимают опасности более позитивно и, соответственно, более склонны рисковать? Тщательный анализ фактических половых различий в рискованном поведении обнаруживает важные нюансы, которые делают это объяснение непригодным.

Хорошей отправной точкой является обширный метаанализ, который сопоставил исследования различий в рискованном поведении между мужчинами и женщинами в разных областях (гипотетические выборы, выпивка, наркотики, секс, вождение) и в пяти разных возрастных группах от детства до взрослости22. В результате этого анализа обнаружилось, что в среднем мужчины более склонны к риску, чем женщины. Но около половины различий были весьма умеренны, а в 2о % случаев они даже указывали в “неверном” направлении (что к риску более склонны женщины). Метаанализ также показал, что различия меняются в зависимости от возраста и типа риска. Например, исследования молодых людей 18–21 лет показали, что юноши в среднем были чуть более склонны к распитию алкоголя и употреблению наркотиков, а также к незащищенному сексу. Но в группе людей постарше ситуация кардинально менялась. Не существовало очевидной схемы влияния возраста на половые различия. Это удивительно: если рискованное поведение возникло, чтобы увеличить репродуктивный успех, можно было бы ожидать особенно яркого расхождения в поведении полов после отрочества. Исходя из этого исследователи заключили, что традиционный взгляд на рискованное поведение как на мужскую черту требует пересмотра, так как “не похоже, что рискованное поведение… проявляет себя явно и устойчиво в разных возрастах и контекстах”23.