Книга Мальчики да девочки - Елена Колина

В той части здания на углу Мойки и Невского, где прежде был банк, жили литераторы и художники, а в залах особняка проводились лекции и концерты, занимались литературные студии. Живущим в Доме искусств литераторам давали горячий обед, а студийцам два раза в неделю давали осьмушку хлеба, пятьдесят граммов, это называлось «перевоспитание интеллигенции путем подкормки». Дом искусств освещался и отапливался, и интеллигенция могла перевоспитываться в тепле и при свете.

У входа в Дом искусств Ася остановилась и сделала несколько мелких шагов назад.

– Не волнуйся так, – снисходительно сказала Лиля. – Предположим, он тебя не похвалит, и что же? Поэт – это мужчина, а женщина-поэт – это салонная поэтесса. Тем более если не можешь стать первой, самой главной, самой гениальной, то нечего в это играть, разве не так? Ахматова, Радлова – они уже главные. Не обижайся, это я тебе из любви говорю. У человека должна быть цель – стать первым, самым-самым!..

– А у тебя какая цель? – кротко спросила Ася. – Всех без исключения влюбить в себя?

– О-о... да, чтобы все были в меня влюблены или хотя бы почти все, – мечтательно сказала Лиля. – У любой девушки такая цель, и не нужно меня убеждать, что это не так. Но я, конечно, имею в виду не обычных мужчин, а выдающихся, талантливых, лучше гениальных...

– Знаешь, что... я... у меня, кажется... – простонала Ася и еще немного попятилась.

– Что такое с тобой? Живот заболел? Хочешь пойти домой, моя кошечка? – участливо спросила Лиля и быстрым движением втолкнула ее в дверь Дома искусств, ободряюще прошептав ей в спину: – Ты мышка или хрюшка? Смелей, вперед, сейчас тебя назначат главным поэтом...

Лиле с Асей невероятно повезло, – они перешептывались и толкались у входа в очень для них волшебный мир, самый центр жизни художественной и литературной интеллигенции Петрограда. Ася так мечтала писать настоящие стихи или хотя бы жить в поэзии! Ну, а если Лилю больше, чем стихи, интересовали поэты, романы, любовь, девственность и кофточки, то ничего не поделаешь... и еще платья, и туфельки, и бантики! Такая уж она была, вся наполненная вечной прекрасной чепухой.

Поэтическая студия собиралась в Голубой гостиной.

В Доме искусств сохранилась вся обстановка особняка Елисеевых. Дома, где Лиля прежде бывала с отцом, – это могли быть дворцы, как у их дальних родственников, богатой ветви Горчаковых, или огромные квартиры на целый этаж, как была у них на Фурштатской, – все они были похожи друг на друга ощущением семьи, непрерывности жизни хозяев у себя дома по своему собственному укладу. На почетных местах там были семейные вещи, потемневшие от времени портреты прапрабабушек в кружевных чепцах и прапрадедушек в орденах, картины кисти известных мастеров висели рядом с выцветшей акварелью незамужней тетушки, обивка дивана могла быть продрана любимой кошкой, в общем, каждая вещь что-то значила для хозяев.

Здесь же как будто был музей роскоши, роскоши безликой, ничьей, – шестьдесят три комнаты без единой прямой линии, все в завитушках. В гостиных голубые потолки, расписанные розовыми ангелами, даже на мебели цветы и ангелы, атласные обои, цветные колонны, канделябры в виде изогнутых лилий. Повсюду золото – золотые рамы картин, зеркал, золотые медальоны на стенах. Купечество, конечно, безвкусица, но... но вообще-то красиво. Вся жизнь вокруг была приглушенных тонов, все грязно-серое, а здесь все яркое, праздничное, и скульптуры Родена – подлинные.

Студийцы расселись вдоль длинного стола. Лиля выбрала место с краю стола, рядом с Поэтом, – для этого ей пришлось совершить незаметный маневр, чуть прибавить шаг, волоча за собой Асю, и якобы не заметить стоявшую на ее пути девушку.

– Говорят, что Он сегодня растопил камин тридцатитомным собранием Шиллера, – влюбленно прошептала девушка. – Он не признает немецкую поэзию...

Ася кинула на Лилю отчаянный взгляд, – раз уж Шиллер отправился в огонь, то у нее совершенно точно нет никаких шансов быть принятой в студию!..

Лиля ждала Поэта, и возбуждение так и пузырилось в ней, – какая здесь особенная, волнующая атмосфера творчества, и люди особенные, и от возбуждения она вдруг – раз, и ущипнула Асю под столом и тут же невинно Асе улыбнулась.

Студийцы читали стихи по кругу. Лиля сидела в кресле с голубой шелковой обивкой так близко к Поэту, что могла протянуть руку и дотронуться до него. Но дотрагиваться до него ей совсем не хотелось и смотреть на него не хотелось, уж лучше она будет смотреть на скульптуры Родена или на розовых ангелов, чем на Поэта...

Это же просто крах, крушение всех планов! Ведь она же шла к Поэту на свидание, она уже была влюблена, она уже все придумала: Поэт отогреет ее тонкие руки своим дыханием, она отнимет у него руки, подойдет к окну, и тогда Поэт... Но разве он – Поэт? Поэт должен быть такой, как Блок на своей знаменитой фотографии, златокудрый, томный, прекрасный!.. Какое ужасное, невыносимое разочарование!.. Он не Поэт, а... Учитель, Мэтр...

Мэтр оказался совсем не подходящим для романа, он не был ни златокудрым, ни томным, он был просто-напросто некрасивый, даже какой-то необыкновенно некрасивый, с продолговатым, как огурец, черепом, узкими, вытянутыми в ниточку презрительными губами и косящими глазами... Держался Мэтр величаво, и это при его неловких движениях и заметной косолапости казалось смешно.

Манеры Мэтра Лиле тоже не понравились, у него были просто ужасные манеры, – он вел себя со студийцами как ротный командир с новобранцами, но все беспрекословно подчинялись его мнениям, и никто, кроме нее, не удивлялся его самоуверенным повадкам. Но разве может быть непреложно все, что говорит один человек, тем более такой некрасивый?..

– Я теперь ненавижу его стихи, – обиженно шепнула Лиля на ухо Асе.

Она любила Пушкина, Лермонтова, особенно Лермонтова, и сонеты Шекспира любила, и немецких романтиков любила, особенно Шиллера, и Северянина любила, и Блока, и стихи Мэтра любила тоже, но... отчего же у него все-таки голова, похожая на огурец?..

Студийцы все читали и читали стихи по кругу... круг был большой... У всех читавших почему-то была плохая дикция, они шепелявили, пришепетывали, грассировали и картавили, – потом-то Лиля убедилась, что в быту все они говорили правильно, но, читая стихи, следовали отчего-то возникшей моде не произносить половину звуков. К тому же все они немного слишком подвывали, выть стихи – это тоже была модная петроградская манера. Ей понравились стихи только одного человека – тонкий темноволосый юноша очень скромно читал стихи, вроде бы простые, но особенные...

Ася смотрела вокруг как утопающая корова, безропотно и печально, – как она могла вообразить, что ее примут в поэтическую студию? Единственная надежда на то, что про нее просто забудут... Но круг закончился, и Мэтр взял со стола несколько листков бумаги, – это означало, что сейчас он прочтет стихи гостей студии, желающих стать поэтами... На самом верху стопки лежали листки, исписанные Лилиным почерком, – девушки решили, что ее почерк более поэтический, чем Асин, и Асины стихи переписывала она, она же постаралась подложить их первыми.