Книга Человек, лишённый малой родины - Виктор Неволин

Поприветствовав друг друга, они приступили к захватывающей схватке, и всё казалось, что молодой Басманов вот-вот уложит Поддубного на лопатки. И вдруг как будто совсем из безвыходного положения Поддубный провёл сногсшибательный приём – и Басманов на лопатках! Аплодисменты и всеобщий смех в зале. Это было моё первое и последнее посещение Томского цирка. В начале войны он сгорел.

Выходной день Вася целиком посвятил мне. Мы обошли весь городской центр, потом посетили старое кладбище. Там было много скульптур знаменитых горожан Томска. После войны кладбище снесли и построили на его месте завод, как будто для этого не было другой земли! Не осталось в памяти, ходили ли тогда по городу автобусы или трамваи. Попадались изредка единичные «эмки», а вот лошади запомнились.

Быстро пролетели деньки моего пребывания в Томске. Взяли мне билет до Асино. А Васе ещё предстояло сдавать государственные экзамены. Была середина июня 1941 года, и я торопился домой. Хотелось поскорее увидеть родителей и сестрёнку Машу, по которым сильно соскучился.

Сто километров из Асино до участков добирался пешком. Покрыл это расстояние за два с половиной дня. Ночью идти по тайге было опасно: много медведей, и встречи с ними могли закончиться трагедией. Но всё обошлось. Дома, едва я переступил порог, начались расспросы, угощения. За год я вырос, возмужал, стал, как говорится, более цивилизованным.

Освободившись от родительских объятий, я первым делом побежал разыскивать своих дружков. Некоторые из них уехали учиться в техникумы, училища, разбрелись по посёлкам или остались работать в колхозе. Среднюю школу для ссыльных здесь организовывать не захотели, посчитали, что семилетки для колхозников вполне хватит.

Через неделю после моего приезда на участок грянуло незабываемое воскресенье 22 июня 1941 года. Началась война с немцами. Комендант собрал всё взрослое население в контору, довёл до общего сведения это страшное известие и объявил об усилении комендантского режима. Комендант Павленко зачитал выступление по радио председателя Совета народных комиссаров СССР Вячеслава Михайловича Молотова.

Людей собралось так много, что половина из них стояла на улице. Комендант потребовал бдительности от происков врага, дисциплины и неукоснительного исполнения режима ссыльных. Дальше десяти километров от населённого пункта без разрешения коменданта выходить было нельзя. По вопросу мобилизации на войну сказал: ждите дальнейших указаний.

По-разному встретили обитатели посёлков сообщение о начале войны. Некоторые с надеждой, что, может быть, приблизится конец ссылки. Другие желали, чтобы существующая власть была свергнута войной. Третьи просто боялись, что на войну возьмут и их. В это, правда, мало кто верил, поскольку власти опасались, что вчерашние ссыльные направят доверенное им оружие против них. Мы же, ребятишки, были уверены, что наша Красная Армия всех сильней и быстро разобьёт немцев. Все хорошо знали бодрую песенку «Если завтра война… Малой кровью, могучим ударом разобьём мы врага…» Жалели только, что мы ещё молодые и нам не придётся участвовать в войне. Так хотелось отличиться и доказать свою храбрость!

Но первые же дни показали, что не так уж хороши успехи нашей прославленной Красной Армии. Она хорошо воевала в Гражданской войне, когда русские дрались друг против друга. Здесь все преуспевали, а вот в сражениях с вышколенной и вооружённой до зубов фашистской Германией всё вышло иначе. И глубоко ошибался тот, кто надеялся, что война не достанет его, пройдёт мимо.

Вскоре всякие мобилизации стали доставать и ссыльных. Примерно через месяц мобилизовали в трудовую армию для работы на шахтах Кузбасса и горячих цехах металлургических комбинатов молодых и здоровых парней. Условия труда там были страшнее всякой каторги. Теперь и спецпереселенцы стали жить, как все, под лозунгом: «Всё для фронта, всё для победы над врагом!»

В колхозе был удлинён рабочий день. На трудодни же не получали ничего. Но вырабатывать их заставляли, иначе грозились сослать ещё дальше. Работали «за бесплатно», и никто не роптал, не устраивал забастовки. Одна надежда была на личное хозяйство, да и то оно облагалось многочисленными налогами. И только немногие занимались различными промыслами и охотой в соответствующих государственных и кооперативных организациях.

В 1941 году власти впервые столкнулись с неповиновением ссыльных. Был такой кадровый охотник Агафонов, очень крупный мужчина богатырского сложения. Он неоднократно вступал в единоборство с медведями, имел от них ранения, но всегда выходил победителем в битвах. Я слышал разговор Агафонова с моим отцом. Он рассказывал, как однажды его оседлал медведь. Прямо сел на спину, выскочив неожиданно из чащи леса. И стал снизу обдирать. В это время прибежавшая на выручку хозяина собака вцепилась в медведя сзади и так сильно укусила его за «штанину», что «хозяин тайги» сходу переключился с охотника на неё. Воспользовавшись моментом, Агафонов выстрелил из ружья, заряженного дробью, по глазам медведя и ослепил его.

Я сам видел принесённую Агафоновым в посёлок медвежью шкуру – вполне заслуженный им охотничий трофей.

И вот теперь этот богатырь, как только узнал, что его призывают в трудовую армию, взял котомку, боеприпасы и ушёл в тайгу. На всех участках он оказался единственным непослушником. Остальные безропотно шли на любую мобилизацию.

На поимку Агафонова снаряжались карательные отряды, но не могли найти в тайге. А через полгода он сам явился с повинной. «Дезертира трудового фронта» сразу посадили в каталажку и больше мы о нём ничего не слышали. А через полтора года в армию забрали и его единственного сына Фёдора, парня такого же крутого нрава, как и отец.

Наши промысловики отправлялись на охоту только осенью, а летом, как и все, работали на полевых работах в колхозе. Разрешение на дробовое оружие им выдавалось спецкомендатурой, и после завершения охотничьего сезона ружьё нужно было снова сдавать.

Как и везде, среди ссыльных НКВД также имело своих осведомителей. О любом «крамольном» случае докладывалось «органам». Помню, на второй год войны на полевом стане во время обеденного перерыва один из колхозников по фамилии Сухорослов, длинный худощавый мужик лет сорока пяти, выйдя из-за длинного стола, подошёл к портрету Сталина, трижды перекрестился на него и поклонился. Кто-то в шутку спросил: «Ты что, вождя с Богом перепутал?» А он в ответ: «Сталин сейчас и есть наш Бог». Через сутки мужичонку забрали в НКВД. Осиротела большая семья. А ведь кто-то не поленился, доложил, «куда следует», о «странной выходке» Сухорослова. Дорого мужику обошлась его безобидная, казалось бы, шутка.

Всё лето первого военного 1941 года я трудился на полевых работах. В свои пятнадцать лет запросто один управлялся с лошадьми. Мог делать всё – пахал землю плугом, вручную сеял зерно, жал серпом, скирдовал, косил сено, метал стога. Мог поймать и запрячь любую лошадь в телегу, бричку, привезти воз сена. Словом, был настоящим крестьянином.

Подходило время начала нового учебного года. А ехать учиться в Батурино мне уже было ни к чему. Саша ожидал там призыва в Красную Армию, Митя – тоже. Родители решили, что я поеду учиться в районный центр Асино. Там были знакомые, у которых можно было остановиться на квартире. Я согласился, и в конце августа мы с отцом выехали в Асино.