Книга Шарлотта Корде - Елена Морозова

Как воспринимала эти вести из столицы Шарлотта? Скорее всего, с ужасом, негодованием, отвращением и отчаянием. Теоретически, в это время Шарлотта могла прочесть какой-нибудь номер «Друга народа», хотя сама она нигде об этом не упоминала. Могла прочесть призыв Марата от 19 августа: «Убейте всех заключенных в тюрьме Аббатства, в первую очередь швейцарцев». Известно, что раскинувшаяся по стране сеть якобинских клубов занималась распространением особенно значимых воззваний, речей и выступлений, и мадемуазель Корде могла ознакомиться с адресованным провинции обращением Марата. Может быть, она даже узнала, что по совету жены министр Ролан отказался выдать Марату 15 тысяч франков на поддержку издания его газеты «Друг народа», мотивируя отказ тем, что эта газета носит исключительно экстремистский характер. В отместку Марат напечатал статью, разоблачавшую заговор, якобы организованный Роланом, с целью «истребить всех друзей свободы». Но самое большее, на что был способен в то время престарелый супруг «римлянки» Манон, — это прогнать из своего бюро всех, кто голосовал за казнь короля. Тогда Марат взял деньги у гражданина Эгалите, щедрыми подачками искупавшего свое королевское прошлое, и занес еще один минус в графу сведения счетов с жирондистами.

Не успела Шарлотта пережить страшные известия из Парижа, как трагические сентябрьские дни кровавым эхом стали отзываться в провинции. На юге, в Авиньоне узников, заключенных в одной из башен папского дворца, вырезали еще раньше, чем узников в Париже. В Версале, следуя примеру парижан, убили пятьдесят три узника. «Патриотизм», новое божество, требовало человеческих жертв. В Кане жертвой гнева «подлинных революционеров» стал бывший секретарь Неккера, прокурор-синдик Жорж Байе, обвиненный в сношениях с эмигрантами и поддержке неприсягнувших священников. Ни одно из обвинений доказано не было; впрочем, никто и не собирался ничего доказывать. В глазах местных экстремистов его вина состояла прежде всего в том, что он отпустил восемьдесят арестованных, участвовавших в стычке в церкви Сен-Жан и оказавших сопротивление революционно настроенным отрядам. Узнав об аресте мужа, мадам Байе, несмотря на поздние сроки беременности, помчалась в Париж и сумела добиться приказа о его освобождении. 6 сентября, согласно приказу, Байе отпустили из тюрьмы. Однако стоило ему выйти на площадь, как разъяренная толпа, ожидавшая там с самого утра, набросилась на него и, несмотря на поддержавших Байе национальных гвардейцев, зарубила его саблями, а потом, водрузив на пику голову несчастного, долго носила ее по городу. Убийство Байе произошло на глазах у его жены и двенадцатилетнего сына. Очевидцы пишут, что сын бросился к отцу, пытаясь защитить его, но мальчика оттащили силой. Толпа, без сомнения, прошла и по улице Сен-Жан, а значит, Шарлотта могла видеть это жуткое шествие. История с Бельзенсом повторилась. Но сейчас мадемуазель Корде казалось, что она знает, кто виноват в случившемся, — это кровожадный доктор Марат.

Какая б только кисть изобразить могла Кровавый этот мир и гнусные дела![46]

После расправы с Байе в Кан привезли гильотину, и множество граждан потребовали немедленно испытать новый механизм. Поэтому когда из предместья Воксель пришло известие о гибели местного пьянчуги, соседа, убившего пьянчугу, схватили вместе с женой и обоих отправили на гильотину. Страшное зрелище понравилось одним и ужаснуло других. Первых оказалось больше, и вскоре казнили сразу пятерых преступников; пятому, приговоренному к галерам, отрубили голову «за компанию». Прошло немного времени, и на гильотине окончил свои дни неприсягнувший кюре Гомбо, который в свое время принял последний вздох матери Шарлотты. Кюре пытался скрыться, но отряд жандармов с собаками, посланный по его следу, поймал беглеца.

Шарлотта не ходила смотреть на «новую машину», с нее хватило рассказов Леклерка и Бугон-Лонгрэ. Ипполит Бугон-Лонгрэ, занявший прокурорское место погибшего Байе, продолжал поддерживать дружеские отношения с мадемуазель де Корде и наверняка обсуждал с ней последние события. Создается впечатление, что сложившаяся в городе обстановка постепенно превратила Шарлотту в затворницу: места народного ликования все чаще окрашивались кровью.

Двадцать первого сентября Конвент провозгласил Францию республикой, свободной от короля. Насколько это известие обрадовало Шарлотту? Она знала, что, например, в числе 13 депутатов, избранных в Конвент от департамента Кальвадос, оказались презираемый ею Фоше и виновник избиения в Версоне Кюсси, а парижане избрали в Конвент Марата и его друга Паниса, выставившего свою кандидатуру на выборы ради того, чтобы избежать преследований за растрату казенных денег. Правда, среди тринадцати депутатов Кальвадоса не было ни одного монтаньяра, а из 750 депутатских мандатов Конвента монтаньярам принадлежало менее ста, в то время как жирондистам — в два раза больше. Остальные — так называемое «болото», депутаты, не присоединившиеся ни к одной из двух главных противоборствующих партий. Жирондистов поддерживали федераты, те, которые ходили по улицам Парижа и распевали куплеты о том, что скоро настанет время, когда они потребуют головы Марата, Робеспьера, Дантона и их сторонников. Большинство куплетов целились в Марата, этот кровожадный фантом, скрывавшийся за газетным листом:

Марат, он бдит, — твердите вы, — Ведь он отечества отец… Упырь! Убийца он, увы, Голодный тигр пасет овец[47].

Шарлотта сочувствовала жирондистам, полагая, что они способны установить в республике законность и порядок. Тем более что после 10 августа лидер жирондистов Бриссо заявил о необходимости прекратить революцию и начать вырабатывать законы. «Мы совершили революцию против деспотизма, революцию против монархии, теперь остается совершить последнюю — против анархии». В ответ Марат назвал жирондистов «злодейской кликой».

Наивные, страстные, красноречивые, отважные, молодые, жирондисты, по словам автора многотомной «Истории Французской революции» Луи Блана, являлись «людьми свободы», в то время как монтаньяры — «людьми равенства». Личная свобода жирондистов предполагала либеральную экономическую свободу в рамках закона и выборное правление, опирающееся на наказы избирателей. Общественная свобода монтаньяров, немыслимая без равенства, загоняла свободу в жесткие рамки государственных интересов и во имя этих интересов оправдывала подавление свободы отдельного гражданина. Как говорил Робеспьер, «при конституционном режиме достаточно защищать личность от злоупотребления властей; при революционном режиме общественная власть сама должна защищаться от нападок фракций». В общем, свобода и равенство, которые Руссо видел в образе двух обнявшихся сестер, у Робеспьера выступали, скорее, в облике пожирающих друг друга тигров.

В избранном всей Францией Конвенте борьба началась с первых же дней его существования. Главными вопросами, затрагивавшими интересы всех депутатов, всей страда, были вопросы ведения войны и судьба короля. В войне с интервентами революционная армия Франции 20 сентября 1792 года в сражении при Вальми нанесла первое поражение войскам коалиции, ставшее решающим, переломным моментом в военных действиях. Споры по поводу участи короля продолжались почти пять месяцев. Якобинцы, и в частности