Книга Черчилль. Частная жизнь - Дмитрий Медведев

Или как считала вторая жена его двоюродного брата, девятого герцога Мальборо Глэдис Дикон:

— Уинстон совершенно не способен любить. Он всегда влюблен только в свой образ и свое отражение в зеркале. И вообще он всегда только за одного человека — за Уинстона Черчилля. [188]

Уинстон отлично понимал все свои недостатки и критически оценивал собственное поведение. Сравнивая себя с кузеном Санни, Черчилль признавался:

— Он совершенно не похож на меня. Санни великолепно понимает женщин и мгновенно находит с ними общий язык. Гармония и спокойствие его души всегда и всецело связаны с чьим-то женским влиянием. А я туп и неуклюж в этом вопросе, поэтому мне приходится полагаться только на себя и быть самодостаточным. Тем не менее столь разными путями мы приходим к одному и тому же результату — одиночеству. [189]

Неудивительно, что его общение с женщинами не отличалось громкими скандалами и бурными сценами. Первое упоминание о противоположном поле мы находим в письме семнадцатилетнего Уинстона к леди Рандольф. В ноябре 1891 года он пишет ей: «Отправиться домой — вот досада! Я только произвел впечатление на мисс Вислет. Еще десять минут и…» [190]

В начале 1894 года, будучи в гостях у лорда Хиндлипа, Черчилль познакомится с «очаровательной» [191] Полли Хэкет. Делясь впечатлениями с братом Джеком, он не без гордости скажет:

— Сегодня утром Полли согласилась со мной прогуляться, и мы отправились по Бонд-стрит.

Несмотря на большие надежды, общение Уинстона со своей новой знакомой будет больше напоминать, как выразился историк Норман Роуз, «детские сюсюканья», [192] нежели привычные отношения двух молодых людей.

Будучи курсантом военной академии Сэндхерст, Черчилль встретит свою вторую любовь — звезду оперетты Мейбл Лав. Уинстон часами будет дежурить у дверей Имперского театра, надеясь пробраться в гримерку или хотя бы попасть за кулисы. Всегда отличаясь излишней эмоциональностью, Черчилль станет ревновать к Мейбл весь Сэндхерст, но и эта любовь останется безответной. Хотя Мейбл и будет отвечать ему нежными письмами, она так и не решится пригласить своего страстного поклонника к себе.

Посещения Имперского театра не пройдут для Уинстона бесследно. Во время последнего семестра в военной академии Сэндхерст он примет участие в марше протеста против кампании за нравственность, организованной миссис Лорой Ормистон Чант. Эта дама, будучи заместителем директора частной психиатрической больницы и по совместительству членом совета Лондонского округа, начнет летом 1894 года яростную кампанию за очистку столичных концертных залов от нетрезвых посетителей и дам легкого поведения. Причем выберет в качестве главной мишени галерею Имперского театра, часто посещаемую курсантами Сэндхерста.

Глубоко «возмущенный нападками и инсинуациями миссис Чант», [193] Уинстон обратится в «Westminster Gazette» и «Daily Telegraph» с открытым письмом: «Создание благопристойного общества должно базироваться на улучшениях в социальной сфере и распространении образования, а не на происках различных ханжей и блюстителей нравов. Природа придумала великие и страшные наказания для всех любителей rou? and libertine [194] — намного более ужасные, чем меры, которые сможет принять любое цивилизованное государство».

Свое послание будущий премьер-министр закончит грозным предупреждением, что любая реформа, осуществляемая в виде репрессий, представляют собой «опасные методы регулирования, ведущие, как правило, к ответным действиям». [195]

Несмотря на все возмущения со стороны молодежи, миссис Чант удастся добиться своего. В ходе длительных обсуждений будет принято решение о разделении баров и зрительных галерей полотняными занавесками. Как вспоминает впоследствии сам Черчилль, «…размещение штор позволило утверждать, что питейные заведения формально находятся вне галереи. Согласно строгой букве закона их настолько же удалили, как если бы переместили в другое графство. Теперь храмы Венеры и Бахуса, хотя и граничили друг с другом, были разделены, а их атака на человеческие слабости и пороки сможет осуществляться лишь в последовательной или переменной, но никак не в концентрированной форме». [196]

Самое интересное произойдет дальше. В первую же субботу после размещения «полотняных препон» в галерее соберется целая толпа молодых курсантов и университетских студентов. Один из них, подняв трость, примется дырявить тряпичные заграждения. Как по единому мановению три сотни человек набросятся на полотняные занавески, ломая деревянные рамы и разрывая в клочья ненавистную материю. В результате народного гнева вино, зрелища и любовные утехи снова соединятся в единое целое.

Когда недовольство достигнет высшей стадии, из толпы выскочит молодой человек в легком пальто, спешно одетом на вечерний костюм, и, взобравшись на сломанные рейки, закричит:

— Ребята! Сейчас мы уничтожили эти препоны, так проследим же, чтобы их не воздвигли вновь!

Находившийся в тот момент в Имперском театре корреспондент «St. James's Gazette» вспоминает об еще одном активисте:

— Среди всеобщего хаоса на обломки влез другой молодой человек и произнес речь, в которой предупредил собравшихся, что данные полотняные заграждения являются всего лишь иллюстрацией того, что они собираются сделать с советом данного округа. [197]

Именно этим оратором и окажется наш главный герой.

Удивительно, что Уинстон, подробно описавший данный инцидент в своих мемуарах «Мои ранние годы», ничего не упоминает о первом выступающем. Вместо этого он предложит свою версию случившегося. По его словам, это именно он, оказавшись на обломках, шокировал присутствующих восторженными фразами типа: «Уважаемые дамы Имперского театра, я взобрался сюда ради Свободы. Вы видели, как мы сегодня смели эти баррикады. Не забудьте на следующих выборах убрать тех, кто их воздвиг».