Книга Розы на руинах - Вирджиния Клео Эндрюс

Нервное движение рук высветило игру драгоценных камней, которыми были унизаны ее пальцы. Рубины, изумруды и бриллианты – все цвета спектра засияли вдруг в комнате. И все эти роскошные украшения совсем не вязались с простым черным нарядом, который она носила, и с вуалью в несколько слоев черного шифона, что была на ее голове. Но голубые глаза ее были открыты и показались мне мучительно знакомыми.

– Свет режет мне глаза, – объяснила она слабым шепотом.

– Почему?

– Что «почему»? Почему свет режет мне глаза?

– Да.

Она вздохнула:

– Я долго жила оторванной от мира, замкнутой в маленькой комнатке, но что еще хуже, я была замкнута в себе. Когда ты лицом к лицу сталкиваешься впервые сам с собой, то первое впечатление – это шок. Когда я впервые поглядела на себя в зеркало без свидетелей, я содрогнулась; так же было, когда я впервые заглянула внутрь себя. Поэтому сейчас в моих комнатах много зеркал, но я закрываю свое лицо, чтобы не видеть слишком многое. Я нарочно не пускаю в комнаты свет, чтобы не видеть лица, которое я любила раньше.

– Тогда было бы лучше снять зеркала.

– Как легко все у тебя получается. Но ты еще молод. Молодым все кажется простым и легким. Я не хочу снимать зеркала. Они нужны мне для того, чтобы напоминать о моей вине. И эти закрытые окна, и этот застывший воздух – это все наказание для меня. Если хочешь, Джори, открой ставни, раздвинь шторы, впусти сюда воздух и свет, а я сниму вуаль и открою свое лицо, но ты не найдешь его приятным. Красота моя давно увяла, но это столь малая потеря по сравнению с прочим, что ушло от меня и за что надо было сражаться самоотверженно.

– Самоотверженно? – спросил я.

Для меня это было слово, не употребляемое обычно в разговорах; слово, которое в книгах было равнозначно храбрости.

– Да, Джори, надо было самоотверженно защищать то, что принадлежало мне. Я была для них всем, но я же их и погубила. Я полагала, что поступаю правильно, а совершила преступление. Я каждый день убеждала себя, что поступаю правильно. Я не обращала внимания на просьбы и мольбы; я полагала, что делаю для них все, потому что у них все было. Они перестали мне верить, они перестали любить меня, и это оказалось самым страшным наказанием. Это страшнее любой боли. Теперь я ненавижу себя за слабость, нерешительность, трусость в те минуты жизни, когда надо было стоять на своем и сражаться за них. Надо было забыть о себе и думать только о них, о моих детях. Единственное мое извинение в том, что я была тогда молода, а молодые всегда эгоистичны, даже когда речь идет о собственных детях. Я тогда думала, что мои интересы выше, чем их. Думала, их время еще придет, а мое – уже нет. Я ощущала, что это мой последний шанс стать счастливой. И что надо ухватиться за него, пока старость не украла мою красоту… а мой любимый был моложе меня. Я не могла рассказать ему о них.

О них? О ком это она?

– О ком? – тихо спросил я, почему-то не желая, чтобы она мне ответила или, по крайней мере, сказала слишком много.

– О моих детях, Джори. О моих четверых детях от первого мужа, за которого я вышла, когда мне было только восемнадцать. Я вышла замуж против воли отца, но по любви. Я думала, что никогда не смогу найти мужчину, столь же привлекательного для меня… и все же я его нашла.

Мне не хотелось слушать всю эту историю. Но она упрашивала меня остаться. Я присел на один из прекрасных дорогих стульев.

– И вот, – продолжала она, – я пошла на поводу у своих страхов, позволила своей любви ослепить себя, игнорировала их интересы, и теперь… теперь я плачу по ночам.

Что я мог ей сказать? Я не понимал, о чем она говорит. Я подумал, что она сошла с ума, и неудивительно, что Барт тоже ведет себя как помешанный. Она пристально посмотрела на меня:

– Ты исключительно красивый мальчик. Но наверное, тебе это известно.

Я кивнул. Мне это было известно. Всю жизнь мне говорили о моем шарме, моей воспитанности, моих талантах. Но я четко знал, что главное – талант, а не внешность. По моему мнению, внешность без таланта бесполезна. Я уже знал, что красота с возрастом блекнет, но все же я преклонялся перед красотой.

Поглядев на обстановку, можно было понять, что эта женщина ценит красоту так же, как и я, однако…

– Как жаль, что она сидит здесь во мраке и отказывает себе во всех радостях жизни, – прошептал я, не подумав.

Она услышала и тоже чуть слышно произнесла:

– Чтобы больше наказать себя.

Я не ответил, и она продолжила свою историю о несчастной богатой девушке, которая совершила ошибку, влюбившись в своего дядю, сводного брата ее отца, – он был всего тремя годами старше, – и за это отец оставил ее без наследства. Почему она выбрала меня, чтобы рассказать все это? Что общего имеет ее прошлое с Бартом? Ведь ради него я пришел сюда.

– Я вышла замуж вторично. Мои дети возненавидели меня за это. – Она посмотрела на свои руки, сложенные на коленях, и принялась нервно крутить перстни, сверкающие камнями. – Детям часто кажется, что взрослые делают то или иное по своему капризу. Это не всегда так. Детям кажется, что мама не нуждается ни в ком, кроме них. – Она вздохнула. – Они полагают, что могут дать ей всю любовь, какая ей нужна, потому что еще не знают, что есть множество видов любви… а женщине трудно быть одной, особенно после смерти мужа.

Вдруг, будто забыв обо мне на время, она вскочила:

– Ах! Я такая негостеприимная хозяйка! Джори, что бы ты хотел попить и поесть?

– Ничего, спасибо. Я пришел только лишь для того, чтобы сказать, что вы не должны приглашать сюда Барта. Не знаю, что вы ему тут рассказываете, что он делает у вас, но домой он приходит расстроенный, напичканный дикими мыслями.

– Расстроенный?

Ее нервные пальцы взлетели к горловине платья и принялись теребить красивую нитку жемчуга с бриллиантовой застежкой.

– Джори, если я задам тебе один гипотетический вопрос, ответишь ли ты мне искренне?

Я встал:

– Мне не хочется отвечать на вопросы…

– Если твои мама и папа когда-либо разочаруют тебя, подорвут твое уважение к ним, найдешь ли ты в своем сердце достаточно любви, чтобы простить их?

«Конечно», – сам себе быстро ответил я, хотя совершенно не мог себе представить такой ситуации. Я начал продвигаться к двери, а она все ждала моего ответа.

– Да, мадам, думаю, я простил бы им все.

– А убийство? – быстро спросила она, тоже вставая. – Ты бы простил? Случайное, неумышленное убийство?

Да, она точно помешанная, как и ее дворецкий. Мне захотелось побыстрее выбраться отсюда. Но надо, чтобы она поняла, что я предупреждаю всерьез. И я сказал:

– Если вы желаете Барту добра, оставьте его!

Ее глаза наполнились слезами, и она молча кивнула. Я понимал, что причинил ей боль. Мне пришлось скрепить свое сердце, чтобы не начать извиняться.