Книга Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Эрнст Ганфштенгль

Входной коридор был совершенно пуст, если не считать огромного скопления цилиндров, форменных пальто и сабель в раздевалке. Было совершенно ясно, что здесь собралась элита всей столицы – Мюнхена. Я обнаружил, что Гитлер тихо занял место возле одной из колонн примерно в двадцати пяти метрах от трибуны. Казалось, никто не замечал нас, и мы стояли с невинным видом, по крайней мере, минут двадцать. Гитлер, на котором все еще было его длинное непромокаемое пальто, тихо беседовал с Аманом, то и дело кусая ноготь и изредка поглядывая краем глаза на трибуну.

Кар погрузился в какую-то малопонятную и нудную речь. Я подумал про себя, что это ожидание весьма скучно, но не стоит мучить себя жаждой. И отправился к окошку, через которое получил три литровых графина пива. Помню, стоил каждый из них миллиард марок. Сделал добрый глоток из одного, а другие два передал своей группе, где Гитлер в задумчивости сделал глоток. Мне подумалось, бесполезно стоять просто так, а в Мюнхене никто не заподозрит другого в низменных побуждениях, если нос последнего торчит в кружке пива.

Ожидание казалось бесконечным. Кар все еще что-то бормотал, а я внимательно оглядел зал. Наверняка все были тут: правительственный кабинет баварской провинции, вожди общества, редакторы газет и офицеры. Недалеко от себя я заметил адмирала Пауля фон Хинтце, бывшего германским послом в Мексике до войны, а сейчас жившего в Зальцбурге, где он стал известен за то, что организовал какую-то связь с Отто Габсбургом. И они тоже здесь, подумал я, со своими планами католической Дунайской конфедерации!

Кар буквально усыплял нас. Он только что произнес слова «а теперь я перехожу к рассмотрению…», что, насколько я понимаю, было кульминацией его речи, как дверь позади нас, через которую мы вошли, неожиданно распахнулась, и в зал ворвался Геринг, похожий на Валленштейна[3] в походе, со всеми своими звякающими орденами, да еще примерно двадцать пять коричневору-башечников с пистолетами и пулеметами. Какое тут поднялось волнение! Все произошло мгновенно. Гитлер начал пробиваться к трибуне, а мы, остальные, бросились вперед за ним. Опрокидывались столы с кружками пива. Я увидел, как Вутцхофер, один из членов баварского кабинета, полез под стол в поисках укрытия. По пути прошли мимо майора по имени Муксель, одного из руководителей разведывательного отдела при штабе армии, который начал вытаскивать пистолет, как только завидел приближающегося Гитлера, но телохранитель обхватил его руками, и стрельбы не случилось. Тем лучше, помнится, подумал я. Если б мне пришлось вытаскивать пушку, которую я носил с собой, я бы, вероятно, покалечил самого себя.

Гитлер вскарабкался на стул и пустил очередь в потолок. Всегда утверждают, что он делал это, чтобы нагнать страху на собравшихся и подчинить их, но я клянусь, что он это делал, чтобы разбудить людей. Речь Кара была таким снотворным, что, по крайней мере, треть народу в зале почти заснула. Я сам практически задремал, стоя на ногах. Ну да ладно, оказавшись, наконец, на своей половине площадки, Гитлер рявкнул экспромтом такое воззвание: «Разразилась национальная революция! Рейхсвер за нас! Наш флаг реет над его казармами!..»

Я вдруг уловил взгляд фон Лоссова на Гитлера. На его лице с моноклем, с сабельными шрамами было такое затаенное выражение едва прикрытого презрения, что я понял: ему нельзя верить в том, что он пойдет с нами. Я повернулся к Герингу и сказал: «Герман, будь осторожен. Лоссов собирается предать нас». – «Откуда ты знаешь?» – спросил меня Геринг. «Достаточно одного взгляда на его лицо», – ответил я. Я кончиками пальцев чувствовал, что надвигается опасность. Гитлер с Лоссовом были дружны несколько недель, но я знал, что армейский командир не дал никаких обязывающих обещаний помощи. Он никогда не мог перешагнуть через факт, что он – генерал-аристократ, а Гитлер – бывший капрал. В Германии того времени все еще не было места для выбившихся из низов людей, и борьбе фюрера с таким отношением суждено длиться годы.

Гитлер пригласил Кара и компанию присоединиться к нему в одной из боковых комнат для обсуждения их планов. Там к ним подключились Шубнер-Рихтер и Людендорф – огромный, при полной военной форме и при всех наградах. После первого, безрезультатного совещания Гитлер вернулся в зал и разразился длиннейшей тирадой: «Настало время покончить с грешниками вавилонской башни в Берлине!» и так далее. Объявив, что он вступил в коалицию с триумвиратом, и старательно скрывая факт, что те были явно холодны к этому, он скоро заставил аудиторию реветь от энтузиазма. Это могло частично объясняться тем, что в своем возбуждении он вел речь о «его величестве кронпринце Баварском». А может быть, это было сделано сознательно, чтобы завлечь людей на свою сторону под впечатлением, что он поддерживает реставрацию Виттельсбахов. В любом случае это сработало. Он вернулся, чтобы проинформировать своих неохотных союзников, что общее настроение собрания – на его стороне и что можно приступать к действиям против Берлина.

Для того чтобы слова Гитлера достигли такого немедленного эффекта, им надо было попасть в желающие слышать уши. Для огромного большинства степенной и авторитетной аудитории он был немногим более обычного авантюриста. Тем не менее всех их прельстила роскошная картина власти, которую он изобразил для них. С тех пор как Бисмарк основал Второй германский рейх, Бавария была чуть больше, чем провинциальный вассал, а тут перед Мюнхеном открывались возможности принять на себя лидерство в Германии и отобрать его у презренных пруссаков в Берлине. Аудитория насчитывала довольно много женщин, этих высокопоставленных местных матрон в тяжелых провинциальных мехах, и именно они аплодировали громче всех. Вот вам еще один пример того, как женщины отвечают на явную наглость.

В главном зале бразды правления были целиком в руках CA. Вся полиция куда-то исчезла, и это, фактически, стало важнейшей услугой, оказанной Пенером, который все еще имел достаточно влияния на Фрика в руководстве полиции, чтобы заставить последнего дать своим людям инструкции не вмешиваться в дела. Геринг вскочил на трибуну и со своим несравнимым отсутствием такта объявил собравшимся, что лидеры сейчас заняты на совещании, а все остальные будут оставаться на своих местах. «В любом случае тут есть пиво, чтобы выпить», – произнес он безошибочным тоном презрения северогерманца к баварцу, как бы предлагая, что коль у них кружки в руках, так им больше почти ничего и не надо.

Примерно в это же время я, в свою очередь, взобрался на стул с более миролюбивым и почти до абсурда нормальным объявлением о том, что представители иностранной прессы должны подойти ко мне. Затем я провел импровизированную пресс-конференцию, объяснив, что сформировано новое правительство, что все личности и вся собственность будут уважаться, что в стране будут восстановлены порядок и дисциплина и т. д. – все, во что я тогда искренне верил. Зрелище моих почти двух метров на стуле также привлекло внимание некоторых моих немецких друзей. Там были фон Боршт, бывший лорд-мэр Мюнхена, доктор Герлих, редактор «Мюнхенер нойсте нахрихтен», и другие, которые подходили с шумом. «Ах, дорогой Ганфштенгль, как я рад тебя здесь видеть! – заявил Боршт, старый друг моего отца. – Не мог бы ты помочь мне выбраться отсюда? Нас здесь держат пленниками!»