Книга Пожарский - Дмитрий Володихин

В ряде мест русским военачальникам удавалось отстоять свои позиции от пламени и вражеских нападений. Близ Кремля, в Чертолье (район Пречистенских ворот и нынешней станции метро «Кропоткинская») держались мощные укрепления. Через реку, напротив них, тысяча стрельцов обороняла иные укрепления. На обоих берегах над «шанцами» (острожками) повстанцев развевались русские флаги. Близ наплавного моста (неподалеку от Спасской башни) из Замоскворечья била по полякам мощная артиллерийская батарея. На Сретенке непоколебимо стоял Пожарский.

Москва еще не была окончательно потеряна: стрельба повстанцев наносила гарнизону урон, наши воеводы удерживали несколько ключевых позиций. Если бы дал Господь сил продержаться до подхода Ляпунова, битва могла бы повернуться совсем иначе.

Но все важные пункты на протяжении среды и четверга оказались утраченными.

Жак Маржерет, французский наемник, служивший нескольким русским царям, предложил Гонсевскому нанести фланговый удар. Он взял наемную пехоту и зашел повстанцам в тыл, обойдя их по льду Москвы-реки. Вскоре западная часть города уже пылала, огонь охватил Зачатьевский монастырь, Ильинскую церковь.

Так была потеряна позиция в Чертолье.[111]

Это деморализовало стрелецкие сотни, укрепившиеся в Замоскворечье. К тому же именно тогда на помощь к Гонсевскому прорвался Струсь. Усилившиеся поляки предприняли наступление за реку и там с помощью поджогов разгромили русскую оборону[112].

Последним оплотом сопротивления стал острожек (деревянное укрепление), выстроенный по приказу Пожарского близ церкви Введения Богородицы на Сретенке. Поляки не могли ни взять острожек, ни устроить вокруг него пожар: бойцы Пожарского метко отстреливались и контратаковали. На него надеялись и те, кто еще сопротивлялись людям Гонсевского близ Яузских ворот: туда командиру поляков пришлось вновь послать большой карательный отряд.

Защитники острожка били из ружей, остужая пыл чужеземцев, почувствовавших аромат победы. Сретенка давно превратилась в развалины. Улицу завалило трупами русских, поляков, литовцев и немцев. Дмитрий Михайлович всё не отдавал своим ратникам приказа на отступление. Надеялся, видимо, на помощь от земского ополчения… И повстанцы слушались его, проявляли твердость, не оставляли позиций посреди пылающего города.

Но под конец их командир пал едва живой от ранений, тогда и дело всего восстания рухнуло. «Потом же вышли из Китая многие люди, — рассказывает летопись о действиях польского гарнизона, — и к Сретенской улице, и к Кулишкам. Там же с ними бился у Введенского острожка и не пропустил их за каменный город преждереченный князь Дмитрий Михайлович Пожарский, [бился] весь день и долгое время ту сторону не давал жечь; и, изнемогши от великих ран, упал на землю; и, взяв его, повезли из города вон к Живоначальной Троице в Сергиев монастырь. Люди же Московского государства, видя, что им ниоткуда помощи нет, побежали все из Москвы. О, великое чудо! Как не померли и как не погибли от такой великой стужи? В тот день мороз был великий, они же шли не прямой дорогой, а так, что с Москвы до самой Яузы не видно было снега, все люди шли. Те же литовские люди за ними не пошли и в Белом городе мало людей убили: всех людей перебили в Кремле да в Китае и в Белом городе мало людей убили, которые с ними бились. И начали жечь посады и города, и в Белом городе все пожгли, и деревянный город с посадами пожгли. Сами же литовские люди и московские изменники начали крепить осаду. Последние же люди Московского государства сели в Симоновом монастыре в осаде и начали дожидаться [прихода] ратных людей под Москву»[113].

Страстной четверг опустил занавес скорби над залитыми кровью, испепеленными, разграбленными улицами русской столицы…

Силы оставили восставших. Воля к борьбе иссякла. Поляки лютовали в городе, выкашивая москвичей направо и налево. 21 марта вчерашние храбрецы, не видя ляпуновских знамен, начали сдаваться неприятелю.

Гонсевский теперь мог перевести дыхание: «Приняв это их проявление покорности, — сообщает один из его подчиненных, — мы запретили избивать москвитян и вскоре протрубили отбой. Тем, кто сдался и вновь целовал крест королевичу Владиславу, было приказано носить [особые] знаки — перепоясаться рушниками. Таким образом, после Великого Четверга мы установили мир. А в Великую пятницу получили известие о том, что идет Просовецкий с тридцатью тысячами [войска] и находится уже поблизости от города».[114]

Великий город обратился в пепел. Лишь Кремль, да Китай-город, да немногие каменные храмы сохранились в целости. Исчезли хоромы богатых купцов. Пропали палаты дворян и бояр. Обратились в уголья дома искусных ремесленников. Дымными пустырями сделались ямщицкие и стрелецкие слободы.

Осталось плакать о горькой участи Москвы! Еще на Вербное воскресенье была она цветущим городом, несчитанные богатства переполняли ее, словно изысканное вино, переливающееся через край драгоценной чаши. К святыням ее спешили тысячи паломников. Мощь ее выглядела незыблемой.

И что теперь? Всё сгинуло, всё расточилось! Пал один из величайших городов христианского мира, принял участь, подобную страшным судьбам Содома и Гоморры. Грехи людей Царства обрушились ему на голову, и страшный этот удар чуть не оказался смертельным. К Великой Пятнице Москва упала ничком, бездыханная.

Но… Кого Бог любит, того не оставляет без урока. А попустив даже такую вереницу несчастий, все же не лишает надежды.

Просто путь очищения, которым двинулись русские люди, оказался длиннее и труднее, чем казалось при начале земского движения. Будет и у Москвы воскресение, когда вся страна трудами, отвагой и самоотвержением заработает его.

Вскоре к Москве прибыли полки Первого Земского ополчения, собравшиеся из разных городов Московского государства. Год с лишним они простояли на развалинах столицы, сражаясь с оккупантами. Дмитрий Михайлович не мог участвовать в этой борьбе: ему не позволили тяжелые ранения.

До «Страстного восстания» князь Дмитрий Михайлович Пожарский четырежды выходил победителем в вооруженной борьбе: под Коломной, на Пехорке, у Пронска и в Зарайске. 19 марта он проиграл на том участке битвы за Москву, где командовал восставшими. Все проиграли. Но для него, не знавшего поражений, это было особенно тяжело.

Однако поражение Пожарского в боях за Сретенку величественнее и драгоценнее всех его прежних побед. И нам, потомкам русских людей времен Великой смуты, следует почитать Дмитрия Михайловича гораздо более за его отчаянные действия в пылающей столице, нежели за все его воинские успехи, достигнутые до того.