Книга Вторая молодость любви - Нелли Осипова

— Это не бред. Вы очень на нее похожи… Спасибо.

— Постарайтесь поспать. К вам зайдет ваш палатный врач, вы тогда все подробно расскажете. Я еще не знаю, кто будет вас вести, скорее всего наш ассистент.

— Ваш педагог сказал, что вы…

— Я студентка, а ночью работаю дежурной медсестрой.

— Каждую ночь?

— Нет, что вы! Так и загнуться можно. У меня свой график. Извините, мне надо идти, сейчас занятие.

Группа уже расположилась за столом, Танька присоединилась к ним, и занятие плавно перешло в теоретическую часть.

С Погодинки группа отправилась на Большую Никитскую, на кафедру микробиологии. Так уж издревле повелось в Первом меде, что все кафедры рассеяны по городу: на нервные болезни — в одну сторону ехать, на туберкулез — в другую, органическая и биологическая химия — третья точка.

Может, и утомительно, зато в пути есть время для общения, отвлечения, мимолетного свидания.

Танька заранее договорилась с Лилей встретиться после микробиологии — они давно не виделись, с тех пор как начала работать ночной дежурной, просто минуты выкроить не получалось.

Микробиология совсем не привлекала Татьяну. Задания выполняла, зарисовывала все аккуратно в альбомчик, на занятиях почти всегда правильно отвечала на вопросы, но не более. Вообще, все, что непосредственно, напрямую не связывалось с человеком, ее просто не волновало. Дочь врачей, она прекрасно понимала, что все это приложится, понадобится, сольется в единое представление о болезни и о больном, но интереса у нее не вызывало. Совсем другое дело, когда перед тобой живой человек, так сказать, во плоти: тут тебе и анатомия, и физиология, и микробиология, и все химии сразу — органика с неорганикой. А ты вот поди раскопай, вызнай, определи болезнь — и бей в цель, чтобы помочь ему.

Татьяна вышла из здания кафедры, пересекла старый университетский двор и вынырнула на Моховую с его чудовищным новоделом работы Церетели. К счастью, со стороны ворот не видны эти кошмарные скульптурные сказочные звери — к чему они здесь? Может, их собирались поставить у входа в зоопарк, но не хватило места? Ужас! Разве можно было поступить так с гениальной перспективой, заложенной при строительстве Манежа замечательным архитектором Бове!

Миновав отреставрированный отель «Националь», нырнула в подземный переход и вышла в Охотном ряду, старом торговом ряду, где продавцы еще совсем недавно, всего каких-то семьдесят с лишним лет назад, нахваливая свой товар, зазывали покупателя, пытаясь перещеголять конкурентов. Все было честно: вот товар, он перед тобой, выложен на обозрение — смотри, щупай, мни, нюхай, пробуй! Теперь в Охотном ряду стоит Дума. Торговля там — совсем иное дело: ни товара не видать, ни покупателя от продавца не различить, однако торг идет: закрытый, из-под полы, крутой, по-черному, прохожему невидимый…

Татьяна направилась в скверик Большого театра, на минутку остановилась полюбоваться скульптурой на его фронтоне: вечное движение квадриги, застывшей по капризной воле Аполлона. Вспомнились стихи отца, которые она очень любила:

Я — Лошадь, Лошадь скаковая, Без седока, без колесницы! Какая воля и свобода, И грива на лету ветрится…

Особенно ей нравилось слово «ветрится» — так и представлялось: встречный ветер, буйная грива вьется волнами, и бег лошади неукротим…

С Лилькой встретились на первом этаже ЦУМа. Как он теперь называется — Бог его ведает, но дома этот старинный магазин всегда так звался.

Отыскали уголок поспокойнее, купили по сэндвичу и пару банок «спрайта» — обе пришли после занятий, голодные. Народу вокруг — тьма-тьмущая, все готовятся к праздникам, а праздников все прибывает на Руси: католическое Рождество отметить надо? Надо! У нас свобода религии. Потом Новый год, а уж дальше пошло-поехало: православное Рождество, старый Новый год, Крещение такое, Крещение сякое, скоро, глядишь, и День благодарения станем отмечать вместе с американцами — а что? Хэлоуин отмечаем, день Валентина отмечаем, почему бы не полакомиться жареной индейкой, тем более если ее запивать русской водкой!

Девочки трепались взахлеб, выкладывая свои новости, всякие мелочи, сплетни, говорили о новых подругах, сокурсниках, педагогах, общих знакомых.

Лилька рассказывала, что встретила девушку, которая вместе с ней поступала в «Щепку», но не прошла, а потом ее взяли в ГИТИС, сменивший прежнее название на новое — РАТИ. Оказывается, ее уже сейчас, третьекурсницу, пригласили на разовые роли в театр имени Маяковского. Так она с гордостью подчеркивала: академический театр!

— Знаешь, что я сказала ей в ответ? — с задором спросила Лиля. — Сколько бы ни было академических театров, а императорских было, есть и навсегда останется только четыре: Большой и Малый в Москве, Александринка и Мариинский — в Петербурге. Так она мигом перестала хвалиться.

Совершенно неожиданно, несмотря на обилие новостей и тем для захватывающей беседы, «гвоздем программы» оказался тяжелый больной каскадер Миша.

И хотя Танька рассказывала о нем, думая, что излагает событие чисто медицинское, в котором она по ходу дежурства приняла участие, Лилька перестала насмешливо улыбаться, внимательно посмотрела на подругу и вдруг сказала, словно вынесла вердикт:

— А ты влюбилась!

Танька оторопела:

— Не выдумывай.

— Да, влюбилась, и это здорово!

— С чего это ты взяла? — Таня замотала головой, но в лице появилась растерянность.

— Не с чего, а из чего. Из твоих слов.

— Не выдумывай, — повторила она, на этот раз неуверенно: растерянность на лице сменилась сосредоточенным выражением, будто она прислушивается к себе.

— Ты бы посмотрела на себя сейчас.

Танька промолчала. Глаза ее были устремлены куда-то в сторону, поверх голов снующих покупателей, ничего не замечая и не различая.

— Нет… — произнесла она наконец. — Понимаешь, это не любовь, это что-то совсем другое. Вот представь себе: лежит он, такой большой, красивый, сильный, прикованный к постели, скованный болезнью… Я и вообразить не могла, что так болеть может здоровый мужик.

— Не пойму тебя, Тань, так он здоровый или больной? — вернулась к ироническому тону Лиля.

— А что тут понимать! Сейчас он больной, а вообще-то здоровый…

— Откуда ты знаешь? — не унималась Лиля. — Может, у него цирроз печени, порок сердца и нет одной почки.

— Лилька, мне не до шуток. Я хотела сказать, что смотреть на него — просто удовольствие: загорелый, мускулистый, ноги аж в спинку кровати упираются — такой высокий. И в то же время — совершенно беспомощный. Я всю ночь за ним ухаживала, мне казалось, что я вытаскиваю его из какой-то темной ямы, а он вдруг пришел в себя на секунду и говорит мне: «Мэрилин Монро». Представляешь?

— Больной, больной, а разглядел, — заключила Лиля.