Книга Дочь болотного царя - Карен Дионне

Спускаюсь по склону вниз. Я не сомневаюсь, что офицер мертв, но все же переворачиваю его, чтобы нащупать пульс на шее и убедиться в этом. Когда он падает на спину, я отдергиваю руку, словно обжегшись, – его рубашка разорвана. А на груди кровью написано: «Для Х.»

Меня пробирает дрожь, но я стараюсь дышать спокойно. Мысленно возвращаюсь к тому моменту, когда отец в последний раз оставил мне подобное послание. Озерный агат, который я нашла на подоконнике своей спальни через два года после того, как ушла с болота, был огромным, размером с кулачок младенца: богатый, густой красный цвет с оранжево-белыми мазками и скопление кристалликов кварца в самом центре. Такой стоил бы кучу денег, если его огранить и отполировать. Когда я его перевернула, то увидела четыре буквы, написанные черным маркером на обратной стороне: «Для Х.»

Сначала я подумала, что это чей-то розыгрыш. К тому моменту я уже поколотила всех мальчишек, которые считали своим долгом бросить мне вызов после того случая с ножом на вечеринке в честь моего возвращения домой, но оставались те, кто не смог мне этого спустить. Они делали всякие пакости, например подбрасывали дохлых животных в мой шкафчик. А один умник как-то раз написал красной краской из баллончика слова «Дочь Болотного Царя» на стене дома моих дедушки и бабушки.

Агат я просто положила в обувную коробку, а коробку спрятала под кровать. Я ничего не сказала ни маме, ни ее родителям, поскольку не знала, что и думать. Я надеялась, что агат был от моего отца, и в то же время не хотела этого. Я не хотела видеть его и в то же время хотела. Я любила папу и винила его во всех своих несчастьях, в своих напрасных попытках вписаться в общество. Я столько всего не знала об окружающем мире, чему он должен был меня научить. Но разве это имело значение, раз я умела охотиться и рыбачить так же, как любой мужчина, и даже лучше, чем большинство из них? Для одноклассников я была уродом, незнайкой, считавшей, что цветное телевидение появилось совсем недавно, никогда не видевшей ни компьютеров, ни мобильных телефонов, и даже не подозревавшей, что Аляска и Гавайи – это теперь отдельные штаты. Думаю, все было бы иначе, если бы я была блондинкой. Если бы я выглядела как мама, дедушка и бабушка любили бы меня. Но я была точной копией отца, ежедневным напоминанием о том, что он сделал с их ребенком. Когда мы ушли с болота, я думала, что они обрадуются возвращению давно потерянной дочери, да еще вместе с подарком. Но я была его подарком.

Когда на моем подоконнике появился второй агат, на сей раз в корзиночке из душистой зубровки, я уже знала, что его принес отец. Из природных материалов он мог смастерить что угодно: плетеные корзинки; берестяные коробочки, украшенные иглами дикобраза; миниатюрные снегоступы из ивовых прутьев и сыромятной кожи; крошечные берестяные каноэ с резными деревянными сиденьями и веслами. Каминная полка в нашей хижине была заставлена его поделками. Я частенько прогуливалась вдоль этой полки, любуясь вещами, которые он сделал своими руками, сцепив свои за спиной, потому что мне разрешалось смотреть, но не трогать. Большую часть из них он смастерил зимой, когда нужно было чем-то занять свободное время. Он пытался научить меня этому не один раз, но по каким-то причинам, когда дело доходило до творчества, я превращалась в жуткую неумеху. «Человек не может быть хорош во всем», – сказал отец, когда я в очередной раз провалила попытку соорудить что-то из игл дикобраза. Но, насколько я могла видеть, эти слова были не про него.

Я знала, почему отец оставляет мне подарки. Таким образом он хотел сообщить мне, что находится неподалеку. Что он приглядывает за мной и никогда не бросит, даже несмотря на то, что я его бросила. Я знала, что мне нельзя оставлять их у себя. Насмотревшись всяких полицейских сериалов по телевизору, я понимала: сокрытие улик делает меня соучастницей преступления отца. Но мне нравилось, что у нас с ним есть секрет. Отец верил, что я буду вести себя тихо. А вести себя тихо я умела.

Подарки все приходили и приходили. Не каждый день. Даже не каждую неделю. Иногда их не было так долго, что я начинала думать, будто папа ушел и позабыл обо мне. Но вскоре я находила новый. Все подарки я складывала в коробку под кроватью. Каждый раз, когда я чувствовала себя одиноко, я доставала ее, перебирала подарки и думала об отце.

А однажды утром я нашла нож. Схватила его с подоконника до того, как проснулась мама, и спрятала в коробку. Я с трудом могла поверить, что отец отдал его мне. Мы с ним часто сидели на кровати в спальне родителей в хижине. Между нами лежал чемодан с ножами, и отец рассказывал мне историю каждого из них. Этот маленький серебряный нож был заточен в форме кинжала, и на лезвии у него были вырезаны инициалы Г. Л. М. Этот нож я любила немногим меньше того, который выбрала на свой пятый день рождения. Каждый раз, когда я спрашивала у отца, кто такой Г. Л. М., он говорил, что это загадка. И я стала придумывать собственные версии. Нож принадлежал человеку, которого убил отец. Может, он завладел им во время драки в баре или выиграл на соревновании по метанию ножей. Или украл его, когда обчищал чьи-то карманы. Не знаю, входило ли умение обчищать карманы в число прочих талантов отца, но оно вписывалось в его историю.

Позже, после того как бабушка отвозила маму к терапевту, а дедушка, пообедав, отправлялся в свой магазин, я доставала коробку и высыпала все сокровища на кровать. Иногда, играя со своей коллекцией, я сортировала вещицы, раскладывая их по кучкам. А иногда доставала их в том порядке, в котором они попали ко мне, или от самых нелюбимых переходила к самым любимым, хотя, конечно же, мне нравились все. Мама обычно проводила у психотерапевта час, иногда чуть больше, так что я знала: у меня есть сорок пять минут до того, как нужно будет все убрать. Я все еще была не в восторге от того, что приходилось делить день на часы и минуты, но понимала, что иногда полезно точно знать, как долго человек будет отсутствовать и когда вернется.

Однажды я сидела на кровати и воображала, что мой отец находится рядом и рассказывает настоящую историю этого ножа, и вдруг моя мама и бабушка внезапно вошли в комнату. Они не должны были поймать меня. Я поняла, что так увлеклась отцовской историей, что не услышала, как подъехала машина. Позже я узнала, что мамина терапия прошла не очень хорошо, поэтому они вернулись домой раньше. Это меня не удивило. Я должна была посещать того же терапевта, но бросила полгода назад, потому что терапевт только и делала, что давила на меня, настаивая на том, что мне нужно закончить школу. Не важно, насколько несчастной я себя чувствовала там, главное, я смогла бы потом поступить в университет Северного Мичигана в Маркетте, получить диплом по биологии или ботанике, а со временем – работу, связанную с полевыми исследованиями. Я не понимала, как, сидя в классе, я смогу узнать о болоте больше, чем уже знала. Мне не нужна была книжка, чтобы понять разницу между болотом и трясиной или между трясиной и топью.

Первое, что заметила бабушка, когда вошла в комнату, – это нож. Она подошла к кровати, посмотрела на меня сверху вниз, а затем протянула ко мне ладонь.

– Что ты делаешь с этой штукой? Дай сюда.

– Он мой.

Я бросила нож в обувную коробку к остальным вещам и сунула ее под кровать.