Книга 127 часов. Между молотом и наковальней - Арон Ральстон

«Ур-р-ргх-х-х», — проворчал я, продолжая изо всех сил грести к берегу. Мучительный холод сковывал мне ноги и руки, сводил все внутренности. Жан-Марк выбрал шнур и бросил его снова. Но снова промазал, потому что водоворот протащил меня мимо пляжа и поволок в основное течение Колорадо. Нацелившись на воронку, я заставлял шевелиться свои безвольные ноги и греб как мог, работая руками в вольном стиле. Я не видел, как Жан-Марк отдал шнур Чеду, — меня опять закрутило в воронку. В этот момент Чед кинул моток и заорал:

— Хватай его, Арон! Ну же! Он справа от тебя!

Я повернулся направо и нашарил тонкую черную веревку, дрейфующую рядом. Тут Чед дернул шнур, чтобы вытащить меня, и тот выскользнул из моей мокрой руки. Разочарование было такое, что я чуть не пошел ко дну. Уверенный, что следующего оборота уже не переживу, я крикнул:

— Помогите! Бросайте! Бросайте еще раз!

Я греб отчаянно, но слабел; бросок должен быть очень точным, любая ошибка — и я тону. Еще три секунды — и веревка падает на мое правое плечо. Чудо! Я схватился за нее обеими руками и дважды обмотал вокруг левого запястья, поскольку на слабое тело надежды уже не было никакой. Сделав вдох (возможно, что один из последних), я нырнул и почувствовал, как веревка больно тянет мою кисть, но это меня уже не волновало. Оставалось только надеяться, что веревка не порвется. Сначала руки, а затем и грудь выползли на песок. Жан-Марк и Чед подхватили меня под мышки и потащили. Мне было больно и холодно, я чувствовал себя полностью обессиленным и безразличным ко всему. Тут я услышал голос:

— Ты дышишь?

Я кивнул:

— Спа… сибо… Вы…

Я тяжело дышал, уронив голову на вытянутые руки и уткнувшись лицом в песок.

— Господи! Ты чуть не погиб!

Жан-Марк места себе не находил, Чед выглядел спокойным:

— Все будет о'кей. Ты спасен. Как ты себя чувствуешь?

— Мне холодно. — Я умолк, меня била дрожь. — Думаю… я проглотил… слишком много воды.

Я застонал, перевернулся, сел и медленно вытянул ноги из воды. Мой живот раздуло, он сильно болел, наметились позывы к рвоте, но я был слишком слаб, чтобы их стимулировать. Я сидел и смотрел на водоворот, где чуть было не насладился последним в жизни глотком воздуха. Чед предложил мне сухую трикотажную рубашку, но, даже обсохнув, я все равно мерз; надо было двигаться, чтобы согреться. Только через пять минут я наконец-то смог встать и некоторое время бродил покачиваясь, с трудом сохраняя равновесие. При помощи Жан-Марка я поднялся на первую сланцевую полку, где и сел немного отдохнуть и прийти в себя, пока ребята собирали лагерь. Мы расслабились, адреналин схлынул, настроение было дурашливое.

— Нет, но какой снайперский бросок! — Я до сих пор был ошарашен тем, что буквально несколько секунд и сантиметров только что отделяло меня от смерти.

— Нет, но как ты сначала: «Да нафиг вашу помощь — я тону, но как-нибудь разберусь», — поддразнивал меня Чед.

Я поднял взгляд и улыбнулся, а потом все мы начали ржать.

— Ну что, готовы топать? Мне надо раскочегарить метаболизм.

— Да, — сказал Жан-Марк, — мы готовы, надевай кроссовки.

— Ха, я скинул их, когда крутился в водовороте. Придется идти назад в носках.

Кроссовки в данный момент проделали полпути в Мексику, а сандалии лежали в лагере Хавасупай.

— Мужик, нам тринадцать километров переть, возьми мои сандалии.

Чед передал мне обувь, и я расстегнул липучки. Его резиновые сандалии были мне велики, но всяко лучше, чем ничего.

Чем больше мы шли, тем лучше я себя чувствовал — организм согревался, речная вода в животе рассасывалась. Мы снова и снова обсуждали мое спасение, и я спросил Чеда, успел ли он меня сфотографировать. Чед подтвердил:

— Ты получился, как раз когда с диким воплем прыгал со скалы.

— Ну, тогда оно того стоило, раз успел щелкнуть, — сказал я с сарказмом, но на самом деле был рад, что у меня будет фотография, запечатлевшая самый идиотский поступок в моей жизни.

В какой-то момент Жан-Марк вдруг упомянул, что в их закладке над Муни спрятана бутылка «Столичной», и весь остаток пути мы только об этой бутылке и говорили. В предвкушении водки мы устроили финишный рывок на последние пять километров и одолели их за час, плескаясь в ручьях, прыгая по сланцевым полкам, абсолютно счастливые. Потом мы ретиво выпили почти всю водку и, когда уже темнело, отправились за Соней, чтобы составила нам компанию в ночном купании под водопадом Хавасупай. Мы вспоминали и заново переживали историю с моим прыжком, исчезая в темноте и опять возникая в лунном свете, как персонажи из «Голубой лагуны». После того как с водкой было покончено, наша четверка выбралась из воды и не очень твердо двинулась в темноту. Потом мы составили письмо — зов о помощи, запечатали в бутылку и отправили по реке навстречу судьбе. Мы представляли, как бутылка доплывет до озера Мид, где ее выловит какой-нибудь катальщик на водном мотоцикле и прочитает наше сообщение: «Помогите! Чрезвычайная ситуация! Мы в лагере Хавасупай, вышлите нам немедленно еще водки! Жан-Марк, Чед, Арон. 29 ноября 1998».

Через час, когда все отправились на боковую и мы с сестрой залезли в спальники, я ей рассказал, каково мне пришлось в действительности. Уже без всякого юмора я признался: «Соня, мне было страшно. Я уже видел заголовки в газетах, сообщающие о моей смерти. Я уже считал себя покойником». После такого признания мы вместе всплакнули и наконец заснули. А наутро собрали вещи и двинулись в путь — до автомобиля было шестнадцать километров. Но сперва снялись вместе на фоне водопада Хавасупай, радуясь, что мы есть друг у друга. Из всех наших с сестрой фотографий эта — моя любимая.

На 1 декабря 1998 года у меня на счету было уже семь вершин выше 14 000 футов, но все из них я брал летом. Ни одного зимнего восхождения, а тем более соло, на четырнадцатитысячник я тогда еще не сделал. Я планировал начинать этой зимой с самых технически простых вершин, но все равно мне пришлось бы сперва освоить массу специфических навыков. Перед тем как я уехал на зимние праздники, мы с Марком сделали тренировочный выход и попытались взойти на гору Инжинир в Юго-Западном Колорадо, недалеко от Дюранго. Условия были тяжелые: пурга, мелкий снег, летящий в лицо, видимость — пятнадцать метров. Примерно с трети пути мы повернули назад, после чего провели все утро и часть дня, копая снежные ямы. На этих ямах Марк учил меня оценивать состояние склона и его твердость, смотреть разные слои — насколько высока вероятность того, что они поедут относительно друг друга и вызовут лавину. Для моих будущих зимних соло-восхождений подобное умение представлялось воистину неоценимым.

Затем у нас было катание по метровой целине в Вольф-Крик — и оно стало одним из самых лучших в моей жизни. А потом мы поехали на моем до предела загруженном спортивном купе в Аламозу, чтобы снять комнату в отеле и немного отдохнуть от наших снежных развлечений. В предыдущем сезоне, в очень снежную зиму 1997/98 года, мы много путешествовали вместе и много катались на лыжах. На стоянках горнолыжных курортов мы ночевали на заднем сиденье Марковой «тойоты-такомы». А потом любили сидеть на откидной дверце багажника его пикапа, есть только что приготовленную на походной горелке овсянку и смотреть на спускающихся лыжников. Нынешняя вылазка была особенной — Марк собирался всю зиму работать в Аламозе.