Книга Кукольных дел мастер - Генри Лайон Олди

– Дурная примета, – угрюмо насупившись, буркнул Заль.

– Какая?

– Покров сорвало. Нельзя памятник раньше срока видеть.

– Один из ваших запретов?

– Нет. Примета, и все. Пустое суеверие.

Сказано было так, что Тарталья сразу понял: суеверие отнюдь не пустое. По крайней мере, для лохматого гитариста.

– Скульптор – гений! – похвалил он работу. – Пахлаван-пир вышел замечательно!

– Гений, – согласился Бижан, подойдя к ним неслышней тени.

Трубач подумал и уточнил:

– Бахрам Кава. Лучший скульптор империи.

Имя показалось знакомым. Ну конечно же! Памятник Нейраму Самангану:крылатый атлет, сотканный из языков пламени, устремляется ввысь. Тот же стиль – предельный реализм, но миг движения вносит в работу высокий пафос символизма… Разве что образ антиса Бахрам воплощал в другом материале.

Вдруг отчетливо представилось: две работы гениального скульптора застыли друг напротив друга. Сейчас Нейрам прянет в небо, но Мансур-ата уже пошел на захват. Антис, чья реакция опережает свет, безнадежно опаздывает, время уходит – и вот Нейрам заключен в каменные объятия старика, не в силах оторваться от земли…

Все очарование улетучилось. На душе остался мерзкий осадок. Словно Тарталью обманули: привели в музей, содрали втридорога за билет – а внутри вместо шедевров великих мастеров обнаружились аляповатые копии, да еще и выполненные галлюциногенными красками, от которых начинается бред.

«Что на тебя нашло, малыш? Откуда взялись дурацкие ассоциации?»

– Идем, поможешь мебель распаковать, – хлопнул его по плечу Фаруд. – Заодно конфигурацию себе выберешь.

– У помпилианцев этим рабы занимаются. А у гематров – наверное, големы. Ты меня что, за человека не держишь?

Поймав удивленный взгляд Сагзи, Лючано махнул рукой – мол, не обращай внимания, я сегодня не в духе! – и поплелся за полковником.

– Мы к вам невропастом нанимались, – ворчал он себе под нос, намеренно отстав от Фаруда, чтобы тот не слышал. – А подсобных рабочих на бирже ищите… быдло неквалифицированное…

Однако работа неожиданно увлекла его. Расторопный крабопаук успел собрать два домика из пяти и трудился над третьим, когда Тарталья получил наконец возможность заняться обустройством собственного жилья. Переключив энергоблок мебельного трансформера на режим ручной транспортировки, он загнал чудо техники в предназначенное ему жилье и принялся изучать стандарт-варианты компоновки.

Как и следовало ожидать, ни один из них кукольника не устроил. Пришлось запустить программу модификации. Через полтора часа новоявленный дизайнер остался доволен вирт-моделью и, включив трансформацию, поспешил оставить апартаменты. Дабы не мешать умной машинерии; а главное – из опасения оказаться придавленным стремительно растущей кроватью или холодильником.

Он выбрался из дома – и в растерянности захлопал глазами. За то время, что он конфигурировал мебель, вокруг вырос целый поселок! Пять аккуратных разноцветных домиков, все о четырех опорных столбах и обращенные дверями на юг. Кабинки биотуалетов, портативные утилизаторы, длинный стол со скамьями под навесом – для совместных трапез. Дальше стоял приземистый ангар для вездехода. К ангару примыкал склад, куда упрятали до момента установки памятник Гургину.

А челнок тихо улетел. Оставаясь в доме, Лючано даже не услышал – когда. Кругом деловито сновали вехдены, заканчивая обустройство лагеря. Помощь капризного невропаста им больше не требовалась.

III

От поселка к горизонту уходила холмистая степь. Густое разнотравье колыхалось под ветром морскими волнами. Вспомнилась безымянная планета варваров, на которую обрушился десант помпилианцев. Безбрежность степи, ноздри щекочет пряная горечь, в нее вплетаются медвяные ароматы и йодистый запах моря…

Здесь пахло иначе. Больше пряностей, меньше меда – и никакого моря. Плюс неуловимые оттенки: как вкус чая, их не опишешь словами. А в небе плывут серебристые точки и черточки летательных аппаратов. И маячит вдалеке решетчатая башенка энергоретранслятора.

Цивилизация.

Где-то рядом, примерно в километре, если верить Фаруду – все, что осталось от дома Мансура Гургина. Прикинув, что с вершины ближнего холма можно увидеть куда больше, нежели из поселка, уместившегося в неглубокой котловине, Тарталья двинулся к выбранной цели.

«Занять господствующую высоту и произвести рекогносцировку местности,» – всплыла в памяти фраза из какого-то фильма «про войну».

Словно подслушав мысли «контрактника», из-за ближайшего дома вынырнул Фаруд – в засаде ждал, что ли? – и решительно зашагал наперерез. Если занимать господствующую высоту, то со мной, и никак иначе. Однако полковник внезапно остановился на полпути и кивнул: ладно, мол, иди куда хочешь. Причиной такого благоволения оказался Бижан Трубач. Вехден нагнал кукольника и сделал в адрес начальства жест, означавший:

«Я прослежу, не беспокойся!»

Лючано ничего не имел против компании трубача. Вот если бы за ним увязались братья Хушенги…

– Нравится? – поинтересовался на ходу Бижан.

– Что?

– На Михре.

Тарталья пожал плечами.

– Нравится. Когда устаешь от городов и звездолетов, хорошо оказаться в тихом месте. Степь, глушь, одиночество… Если б мы еще сюда на отдых прилетели, а не на задание!

– Угу, – согласился трубач.

Как в тромбон дунул.

Склон был пологим, но подъем затрудняло плотное сплетение трав, норовивших опутать щиколотки. Складывалось впечатление, что на вершине хранится сокровенная тайна природы, которую степь всеми силами пыталась оградить от посягательств незваных гостей. Увы, ничего особенного на «господствующей высоте» не обнаружилось. Никаких тайн, кроме замечательного вида, испорченного гигантским ожогом. Круглая проплешина, черней угля. Прилетел злой исполин и затушил сигарету об кожу планеты. А потом еще раз, в том же самом месте. И еще.

Запах гари давно рассеялся, крик боли затих. Только дом пахлаван-пира исчез, раздавлен, уничтожен, обращен в пепел рдеющим окурком. Знать бы, когда безумец-великан объявится снова…

– Тут, на холме, памятник и поставим.

– Сегодня?

– Да. На закате Йездана, соблюдая традицию.

Лючано бросил взгляд на небо. Даста уже зашла; косматый Йездан клонился к западу – полыхая от страсти, раскрашивая край свода охрой и золотом. До заката оставался час-полтора, не больше.

– Представляешь эту красотищу? Холм, статуя, подсветка…

– Ага. Я как увидел скульптуру, взгляд оторвать не смог. А в лучах заката…

Он вдруг понял, что его смущает. Холм здесь, дом Гургина, сожженный антисом, там. Странный выбор места для памятника. Эстетика против логики?