Книга Призраки балета - Яна Темиз

Этой ночью она почему-то решила, что это неправильно.

Что раньше, наверно, было правильно, потому что жизнь сложилась так, как сложилась, а теперь, когда в жизни надо явно что-то менять, это неправильно. Поэтому она должна одна пойти в ресторан и спокойно там пообедать.

А потом еще купить себе цветы.

Этого она тоже никогда не делала – не покупала цветы просто для того, чтобы они были в доме. Раньше – опять же! – она об этом не задумывалась: цветы появлялись не чаще, но и не реже, чем в любых домах, их приносил муж, или гости, или ученики, но в последнее время вазы почти постоянно оставались без дела. Она даже купила хорошо сделанный, дорогой букет искусственных цветов, которые раньше терпеть не могла, чтобы как-то заполнить пустоту в гостиной. Она любила цветы и иногда с удовольствием выбирала их – для подруг, для визита к кому-нибудь, для школьных учителей или врачей.

Но никогда для себя.

И вот, пожалуйста: торговцы цветами попрятались от дождя, она проехала уже несколько мест, где они обычно стояли, а обедать… как бы так отказаться, чтобы…

– Не придумывайте ничего, хорошо? Или вы феминистка и не можете есть за одним столом с мужчиной?

– Почему феминистка? И потом феминистки как раз могут…

– Ну значит, турецкая женщина в тюрбане или как у них это называется?

– Так и называется, – видимо, не судьба.

Не судьба идти одной в ресторан и таким образом начинать новую жизнь. Жизнь сложилась так, как сложилась, и продолжает складываться так, как ей, жизни, а не Лизе угодно.

Впрочем… пойти в ресторан не с мужем, а с другим мужчиной – интересным, между прочим, мужчиной (она исподтишка покосилась в сторону пианиста), с которым к тому же можно поговорить на родном языке, – разве это не означает начать новую жизнь? Тоже ведь в каком-то смысле… даже если не иметь в виду ничего такого, кроме обеда… все равно ведь нечто новое, правильно?

А странно он себя ведет, вдруг подумала Лиза, Пелин погибла, а он едет себе обедать и вообще совершенно спокоен и равнодушен, да еще меня успокаивает и приглашает. Может, Нелли все придумала, и у него с ней ничего не было? В любом случае, лучше перевести разговор на этот детективный кошмар, в который они попали, а не влезать в ее, Лизины, проблемы. Он, кстати, и начинал что-то про Пуаро.

– А что вы говорили про Пуаро? – ехать медленно было скучно, надо поддерживать разговор. В затухающих разговорах ничего хорошего – мало ли, что из них может возникнуть.

– Ничего. Мне он показался неглупым человеком. Будем надеяться, разберется во всем этом. По-моему, он все это всерьез не воспринял… то, что Нелли наговорила.

– Да как это можно принимать всерьез?! Ясно же, что она просто разозлилась на Нину Петровну, вот и выдумала невесть что.

– Ну, Нина всех достала уже, – современное словечко, привезенное мальчишками из последней поездки в Москву и успевшее «достать» Лизу дома, будучи произнесенным с иностранным акцентом, неожиданно развеселило ее. И чего я, собственно, плачу, страдаю, выдумываю проблемы? Смотри, как все хорошо: мальчики здоровы, учатся прекрасно, ты едешь в хорошей машине обедать, и не одна, а в компании, вот и езжай себе и ни о чем не задумывайся.

– Вы тоже ее не любите?

– А как ее можно любить?! Они с мужем все время что-то… – Цветан не договорил и махнул рукой. – Ринат вон их убить готов, по-моему. Мне-то все равно, что они там, а у него семья, и ему неприятно.

– Что неприятно? – Лизе показалось, что она не понимает, что он говорит, как будто его хороший и совсем нормальный русский язык вдруг превратился в какой-то другой.

– Как что? Она же совсем обнаглела сегодня. Так и говорит, что Ринат… ну… с мягкими кистями, – пианист сделал замысловатый жест рукой, и Лиза даже позволила себе отвлечься от дороги и проследить за ним. Непонятный язык никак не желал превращаться в русский, и она с неожиданным смущением почувствовала себя почти дурочкой. Кивнуть, что ли, сделав вид, что все поняла? С другой стороны, если предстоит совместный обед, то неизбежны и еще какие-то разговоры, а если он намерен все время выражаться столь же невразумительно…

– Цветан, скажите нормально, а? – не буду я притворяться умнее, чем я есть, зачем мне? – С какими кистями?! Я ничего не понимаю уже!

– Я не знаю, как у вас говорят, а у нас в Болгарии так называют голубых. Гомосексуалистов, – пояснил он, видимо переоценив Лизину тупость. – Нина почему-то считает, что Ринат такой, и проходу ему не дает. А поскольку мы с ним много общаемся, то и я, значит… только мне все равно, а Ринат бесится.

– Зато если бы полиция об этом узнала, вас обоих ни в чем бы не подозревали! – выпалила Лиза первое, что пришло в голову, и тут же пожалела об этом. Вот так поработаешь переводчиком да пообщаешься с такими, как Нелли, у которой что на уме, то и на языке, и забудешь, как нормально выражать собственные мысли. Неловко получилось, могла бы и промолчать.

– А в чем нас подозревают? – удивился Цветан. – В убийстве Пелин? По-моему, таких мыслей даже… у никого нет!

– Как же «у никого нет», когда выяснилось, что ее муж Ринату сцену устроил? И…

– И вам насплетничали, что у меня с Пелин «что-то было», как они все говорят? Кстати, ничего и не было, если вам интересно.

– Ничего мне не интересно! Это полиции может быть интересно, а мне приходится вникать во все ваши сплетни и дрязги.

– Нашей Пелин зачем-то всегда было нужно, чтобы в нее все были влюблены, понимаете? Балерины почти все такие, – он произнес это как-то так, что Лиза невольно задумалась: хорошо, что она не балерина, или плохо? – Она еще до замужества со многими у нас крутила, да и потом… хотя, знаете, если у нее со всеми было то же, что со мной, так она просто абсолютно порядочная девушка. Разговоров вокруг много, потому что в театре все большие любопыты…

– Кто? – не сразу поняла Лиза, но тут же засмеялась: – Какое хорошее слово! У меня дети так говорят!

– А что? Так нельзя говорить? – встревожился Цветан.

– Да можно, не волнуйтесь!

– Нет, раньше я хорошо говорил по-русски и читал много, но здесь…

– Да вы и так нормально говорите, очень хорошо даже! – ей хотелось вернуться к прежней теме и спросить про Пелин, но было неудобно так явно проявлять любопытство. «Любопыты» – надо же так сказать!

– Лиза, а у вас есть книги? А то я здесь так мало читаю, только то, что привожу из Болгарии, но езжу я редко…

– Есть, конечно! Как бы я без книг жила? Что же вы раньше не спрашивали?

– Не знаю, – огорченно ответил пианист. – Не догадывался.

Они подъезжали к торговому центру, и Лиза принялась высматривать место на стоянке поближе к входу.

– Ненавижу ноябрь! – неожиданно заявил Цветан. – Просто ненавижу. Самый…

– Я знаю, – подхватила Лиза. – Самый поганый и мерзкий месяц. Терпеть его не могу. Вот, придется отсюда бежать, ближе, по-моему, все занято.