Книга Операция "Булгаков" - Михаил Ишков

…Вождь, торопливо приплясывающий на тротуаре, вдруг ни с того ни с сего срывается с места и, поспешая в социализм, пытается перебежать улицу перед приближающимся трамваем. А тут разлитое подсолнечное масло.

…Вскрик, взмах руками, сверху надвигающийся трамвай, вращающееся колесо…

Ужас, ужас, ужас, ужас… Врагу не пожелаю, не то, что Троцкому, пусть даже по милости этого господина я был ввергнут в дьявольский, краснознаменный круговорот природы…»

Во время очередной встречи Рылеев ничем не подтвердил аутентичность Берлиоза. Он оставил эту догадку на моей совести, а насчет письма на тот свет выразился в том смысле, что таких посланий, как и отправителей, было несколько.

Он снял с полки книгу, отыскал отмеченное закладкой место и процитировал:

Ташкент. 17 февраля 1943 г.

Все так, как ты любил, как ты хотел всегда. Бедная обстановка, простой деревянный стол, свеча горит, на коленях у меня кошка. Кругом тишина, я одна. Это так редко бывает.

Сегодня я видела тебя во сне. У тебя были такие глаза, как бывали всегда, когда ты диктовал мне: громадные, голубые, сияющие, смотрящие через меня на что-то, видное одному тебе. Они были даже еще больше и еще ярче, чем в жизни. Наверно, такие они у тебя сейчас. На тебе был белый докторский халат, ты был доктором и принимал больных. А я ушла из дому, после размолвки с тобой. Уже в коридоре я поняла, что мне будет очень грустно и что надо скорей вернуться к тебе. Я вызвала тебя, и где-то в уголке между шкафами, прячась от больных (пациентов), мы помирились. Ты ласково гладил меня. Я сказала: «Как же я буду жить без тебя?» – понимая, что ты скоро умрешь. Ты ответил: «Ничего, иди, тебе будет теперь лучше».

Рылеев сдвинул очки на кончик носа, поднял указательный палец и объявил:

– Елена Сергеевна Булгакова!

Затем поставил книгу на прежнее место и, вернувшись к столу, напомнил:

– Что касается автора найденного тобой послания, твоя правда – Николай Эрдман. Петробыч ознакомился с его неотправленным на небеса письмом. Подтверждением этого факта можно считать резкое изменение в судьбе опального литератора, причем в лучшую сторону[28]. Он был амнистирован, в сорок втором году получил Сталинскую премию за «Волгу-Волгу», снятую еще до войны. В сорок девятом еще одну – за сценарий к фильму «Смелые люди». Николай Робертович много потрудился на ниве советской кинематографии. Писал сценарии, занимался литобработкой. Особенно важна его роль в становлении советской мультипликации. «В некотором царстве», «Дюймовочка», «Кот, который гулял сам по себе» – это классика. Это все так. К сожалению, наши сценарии были совсем другого рода…

– Хорошо, – согласился я. – Тогда скажите, кто автор литературной записи разговора Сталина с Ягодой?

Рылеев, не моргнув глазом, заявил:

– Ты!

Я впал в ступор, и уже совсем было собрался бежать из этого осиного гнезда, где мало того, что беспардонно перелицовывают историю, но и назначают авторов, однако Рылеев, нимало не смущаясь, добавил:

– Ты сочиняй, не стесняйся.

Меня остановило малюсенькое мимолетное соображение.

– А как же Понырев? Как вы нашли его, ведь это литературный персонаж?

– Зачем нашли! Назначили.

– А Михаил Афанасьевич… знал?

– Знать – не знал, а догадываться – догадывался. Он же с Маяковским в бильярд играл, а вокруг Маяковского всегда крутилось столько футуристов…

Юрий Лукич усмехнулся.

– Ты не верь всему, что пишут нынешние литературоведы. Они тоже не наобум работают… Развести по разным углам Булгакова и Маяковского или Булгакова и Горького – в этом тоже прослеживается определенный политический заказ. Так сказать, требование момента. Мог ли Михаил Афанасьевич играть с Маяковским в бильярд, будь тот ему неприятен?

Будь они на ножах?![29]

Бильярд, дружище, дело интимное, душевное. Шары с кем попало не гоняют. Есть фотография, на которой Булгаков запечатлен рядом с Ильфом, Петровым, Катаевым и Олешей, явившимися на похороны Маяковского. Булгаков пришел, а мог бы не прийти…

На похороны Есенина он не явился. На похороны Багрицкого тоже[30].

Булгаков был из тех, кто никогда не стал бы играть в бильярд с неприятным ему человеком, тем более в присутствии Елены Сергеевны. Она им обоим – Булгакову и Маяковскому – чай наливала. Булгаковская брезгливость, входившая в его нравственный кодекс, была сродни фобии. Никто, даже наружка, не зафиксировала, чтобы Михаил Афанасьевич с определенного момента гонял шары со своими бывшими коллегами по «Гудку», например с Катаевым и Олешей.

Или с Мейерхольдом…

Маяковский при всей полярной разности их позиций никогда не заявлял, будто Булгакова следует запретить, о чем постоянно твердил тот же Мейерхольд.

Знаешь, по какой причине?

Я отрицательно покачал головой.

Лукич снял с полки еще одну книгу и зачитал:

«Глубокоуважаемый! К сожалению, не знаю Вашего имени-отчества. Прошу Вас дать мне для предстоящего сезона Вашу пьесу. Смышляев говорил мне, что Вы имеете уже новую пьесу и что Вы не стали бы возражать, если бы эта пьеса пошла в театре, мною руководимом».