Книга Пушкин и императрица. Тайная любовь - Кира Викторова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Структура стихов, их смысловая эластичность представляет собой сим-форическое выражение «разгадки к загадке», из которой следует, что «Татьяна» так долго жила в России, что начала уже забывать свой родной язык – то есть героиня романа была немкой по происхождению, как и все императрицы дома Романовых. «Елизавета писала исключительно на французском языке», – свидетельствует вел. князь Ник. Йцх., – «и стеснялась писать по-немецки, не имея в нем достаточной практики». («Империатрица Елизавета Алексеевна», т. 3, с. 392.) Отсюда известные автобиографические воспоминания об особенностях речи Той, с которой образован Татьяны милый Идеал:
Итак, Пушкин предлагает перечесть строфы романа «Евгений Онегин» в контексте всего вьшеизложенного.
Прежде чем приступить к непосредственному чтению рукописи «Евгения Онегина», обратимся к стихам II главы романа, представляющим загадку для исследователей.
«Неясно, связан ли этот отрывок с Евгением Онегиным. См. варианты к «Демону»», – отсылают комментаторы приведенных стихов (6, 279). Смотрим варианты «Демона»:
(Сравним начало 8 главы «Евгения Онегина»: «В те дни, когда в садах лицея Я безмятежно расцветал…»)
(Сравним: «Он сочетал меня невольно Своей таинственной судьбе», «Евгений Онегин».)
Как известно, Т. Цявловская отнесла образ «Демона» – к А. Раевскому. Но Пушкин ясно говорит, что встретился со своим «Демоном» не на Кавказе, не жил с ним в Крыму, а увидел его впервые тогда, когда поэту «были новы все впечатленья бытия», то есть в отроческие, лицейские годы, что подтверждает поэтика вариантов «Демона» и «Онегина»… Но почему Пушкин связывает образ «Демона» – с «Евгением»? Исследователи не отвечают на этот вопрос. А между тем вышеприведенный текст строфы XIV б): «Мне было грустно, тяжко, больно…» – идет после строфы XVI а) и является итогом «важных» споров между Ленским и Онегиным, касающихся и «венчанных» – то есть выдающихся произведений русских поэтов:
«Поэт внимал потупя взор», – читаем финальный стих (VI, 279). Иными словами, Онегин «поражал» как сочинения «кудрявого школьника» – Ленского, так и поэта Пушкина, – ибо автор пишет: «Мне было грустно, тяжко, больно». Таким образом, Евгений является «Демоном» одновременно и для поэта «Ленского», и для Пушкина!
Для уразумения этого тождества обратимся к известной «картинке» Пушкина к первой главе «Онегина», посланной брату Льву Пушкину в 1824 году. «Брат! найди быстрый и искусный карандаш… то же местоположение, та же сцена! Мне это нужно непременно», – настаивает поэт. (Напоминаем, что именно о первой главе Пушкин говорил: «О печати и думать нечего».)
Итак, на дворцовой набережной, напротив Петропавловской крепости, изображены два собеседника. К фигуре слева, из-под цилиндра которого выбиваются кудри Ленского («Всегда восторженная речь // И кудри черные до плеч»), Пушкин приписывает: «1 хорош», Справа – Онегин – «опершися на гранит» (в шляпе «а ля Боливар»), «3 лодка», «4 крепость Петропавловская».
Рисунок иллюстрирует стихи первой главы: «Когда прозрачно и светло Ночное небо над Невою… Лишь лодка веслами махая // Плыла по дремлющей реке…»
Как известно, никто из художников не решился выполнить просьбу Пушкина.
В печать пошла другая «картинка», вызвавшая едкую эпиграмму поэта: «Вот перешед чрез мост Кокушкин Опершись задом о гранит Сам Александр Сергеич Пушкин С мсье Онегиным стоит…» Стихи кончались следующим предупреждением «Онегину»: «Не плюй в колодец, милый мой».
Теперь сравним Пушкинскую «картинку к «Онегину»» с известной литографией Бромлея, изображаюшей императора Александра I в последний год жизни. Император стоит у гранита Невы и задумчиво смотрит на белую ночь Петербурга… Справа головы Александра – «лодка», слева – «крепость Петропавловская». «То же местоположение, та же сцена…».
Итак, на «картинке» Бромлея изображен император, точно так, как описывает Пушкин Онегина в строфе ХIII:
Поза императора у Бромлея выражает глубокую задумчивость и одновременно готовность к диалогу: Александр I как бы в ожидании собеседника, еще шаг, и император вступит правой, или левой ногой, в диагональ тени на граните Невы, в которую и вписал себя Пушкин-«Ленский» на «картинке к «Онегину», и состоится, наконец, известный «Воображаемый разговор с Александром I» 1824 г. по поводу сочинений Пушкина – «детской» «Вольности», «Бахчисарайского фонтана» и других «пасквилей» на императора, в числе которых была и поэма «Руслан и Людмила». И именно поэтому в черновиках «Онегина» «Ленский» не только романтик, но и сатирик: «Но часто гневною сатирой Одушевлялся ум его…». Что в «мсье Онегине» Пушкин видел известные черты Александра I, наглядно показывают ряд набросков в рукописи романа – профили императора в разные годы жизни и один поразительный, рисунок к первой главе, пропущенный исследователями. Слева у стихов:
Пушкин рисует профиль юного «Героя» с волосами, как бы примятыми шляпой, причем, при наложении его на профиль пожилого императора кисти Бромлея обнаруживается удивительное совпадение как профилей, так и линии бакенов, у юного Евгения они даны едва пробивающимися. Под концом треуголки императора поэт рисует второй профиль – уже пожилого Александра I. Сходство подчеркивают индивидуальные особенности лица императора – Александра: «…верх нахмуренный, грозный, низ же выражающий всегдашнюю улыбку. Это не нравилось Торвальдсену», – пишет Пушкин в известной заметке о скульпторе.
