Книга Бесноватые - Кристофер Фаулер

Если бы не горничная, которая в тот момент вошла в номер, Сьюзен упала бы и потерялась в этом проклятом мире теней.

Оперативно доставленная в больницу и исцеленная снаружи, она приступила к болезненному процессу лечения ран внутренних. Она вернулась в Лондон, чувствуя перед собой новую цель. Она нашла новую работу — в сети супермаркетов. И вот в одном из подразделений компании она познакомилась с человеком, который был настолько ей близок, что они могли бы быть братом и сестрой. Внешне он не представлял собой ничего особенного; его крючковатый нос и выпирающий кадык напомнили ей старые фотографии: такими были мужчины когда-то в прошлом.

Скотт и Сьюзен быстро поженились. Вместе они чувствовали себя достаточно сильными, чтобы выжить. Они дополняли друг друга.

Они сняли скромную квартиру в цокольном этаже дома в Финсбери-Парк и взглянули на мир новыми глазами, словно всегда были вместе, поддерживая друг друга в любых кризисных ситуациях, когда не хватало веры и когда все вокруг становилось невыносимым. Они нашли друг друга в жизни и ежедневно благодарили Господа за то, что пути их пересеклись.

СЬЮЗЕН И СКОТТ: ДОЛГОЖДАННЫЙ ПОКОЙ

Семь лет спустя, уже после их смерти (он повесился в камере, она приняла смертельную дозу эпинефрина), после того как извлекли все обнаженные тела из замурованного погреба у них в доме, чтобы полиция хотя бы приблизительно подсчитала количество жертв, после того как были заданы вопросы — как получилось так, что столько людей исчезло и никто этого не заметил; после того как дом снесли, чтобы прекратить сборища кровожадных зевак, после того как то, что осталось от их жертв, было перезахоронено под звуки публичных изъявлений скорби, и были возложены букеты цветов в пластиковых обертках; после того как все, кто могли, продали эту историю в газету «News of the World», после того как работники социальных служб были наказаны, а политики объяснили, почему такое никогда не может повториться, — газеты продолжали выражать общее мнение:

ВПЕРВЫЕ ПОСЛЕ ФРЕДА И РОЗМАРИ УЭСТ

Или Иэна Брейди и Миры Хиндли. Или доктора Гарольда Шипмена. Или Иэна и Мэри Карр. Или кто там еще вносит сумятицу в национальную статистику количества жертв немотивированных убийств? Скотт и Сьюзен Миллер не походили ни на кого из них, они были совершенно уникальны, но прессе оказалось не под силу придумать что-либо более оригинальное. Их судьбы проанализировали, их родственников проинтервьюировали, мотивы их поступков были рассмотрены, их биографии составлены, но от того, что стали известны детали их жизни, никто не стал ближе к истине. И никто не мог гарантировать, что это не повторится вновь.

Довольно скоро газеты занялись поиском свежих скандалов, которыми можно было бы наполнить страницы, и возникла нужда в новых указующих перстах, которые помахали бы перед носом сбитых с толку и разочарованных читателей.

Последние годы жизни Сьюзен и Скотта были так же мутны и таинственны, как полиэтиленовая пленка, закрывавшая нумерованные куски плоти тех, кого они лишили жизни. Их тайная боль так плотно вплелась в мотивы преступлений, что никакой анализ не смог бы проникнуть под этот покров. Если бы в отрочестве они смогли увидеть, в кого превратятся, они бы ужаснулись. Получилось так, что чудовищность их поступков поглотила их изначальную нормальность, оттеснив их в ту доступную весьма немногим область людской памяти, которая дана лишь тем, кто пытается достучаться до глухого мира.

Скотт и Сьюзен. Их имена навечно связаны друг с другом. После смерти они превратились в идеальный, незабываемый эталон зла. Но когда они еще были детьми, наблюдательными и серьезными, опускавшими глаза на фотографиях, морщившими нос от солнечного света, в них не было ничего особенного, они просто искали свой честный путь, возможность прожить жизнь тихо и ненавязчиво, так, как только и пристало жить англичанину.

В надежных руках

Мать Саймона Вульфа знала массу сумасшедших.

То есть, выражалось это в том, что она запросто выслушивала исповеди совершенно незнакомых людей и вдумчиво относилась к их проблемам, какими бы странными они, в конце концов, ни оказывались. Она делала это, потому что ей было не наплевать, потому что ей было скучно и потому что все остальные прошли бы мимо.

Саймон и его старший брат Гарри считали, что ее поведение неуместно. Они обычно стояли рядом, изо всех сил делая вид, что незнакомы с ней, пока она беседовала с людьми, которые почти не отличались от обычных бомжей. Позже они привыкли к ее склонностям, но от этого им не стало проще понимать ее. Как она могла приглашать этих совершенно незнакомых людей — некоторые из них были гоями — к семейному обеду в шаб-бат? Мальчики обычно дулись и почти не разговаривали, как бы ни старалась мать поддержать разговор.

Отец мирился с этой привычкой, потому что он любил ее, несмотря даже на то, что предпочитал закрытую частную жизнь. Саймон и Гарри боялись, что в городе подумают, будто они дураки. На самом деле, к их удивлению, обнаружилось, что эта ее готовность заводить друзей среди изгоев привела к тому, что их мать все любили, ею даже восхищались; и все это поддерживало ее социальный статус. Наверное, это происходило оттого, что другие люди не могли похвастаться подобным милосердием.

Неизбежным было и то, что в городе нашлись люди, которые не одобряли ее поведения. Они с подозрением наблюдали, как Ханна присаживается возле бездомных на прибрежные лавочки и выслушивает их истории. Чего она добивалась? Какую цель преследовала? Почему она не может вести себя как нормальные люди? Вот когда Саймон разглядел эти зажатые лица, когда они, проходя мимо, смотрели на Ханну сверху вниз, он и занял ее сторону, и был вознагражден благодарной улыбкой матери.

Он вырос, стал подростком и привык к гостям, которых мать приглашала на обед. Гости иногда рассказывали о своей жизни, хотя пострадали в ней немало. Их семьи бежали из России, из Польши, из Германии, из Франции, — огромная диаспора, пережившая ужас погромов и разрушение нормальной жизни на еще более тонком уровне, — это было вызвано скрытыми предубеждениями. Теперь они жили в тиши и безвестности скромного прибрежного городка. Семьи их вымерли, от них остались где сын, где дочь, обычно — среднего возраста, как правило, неженатые, часто сбитые с толку переменами в том мире, в котором они себя обнаруживали. А Ханна приглашала их на субботний ужин, и так и продолжала это делать, до самой последней недели, когда умерла от рака поджелудочной железы.

К тому времени Гарри переехал в Лондон, где женился и основал компанию по производству рубашек. Саймой же остался на берегу Суссекса вместе с убитым горем отцом, который отказывался разбираться в вещах, оставшихся от жены, — он предоставил это сделать сыну. Саймон послушно раздал одежду и распродал книги, которые никто не хотел покупать. Гарри женился на шиксе и редко приезжал домой по пятницам, но все-таки позванивал, проведывал отца. Вскоре шаббатные обеды стали тихим семейным делом, участвовали в них только Саймон и старик-отец, и они довольно быстро поняли, что им не хватает некоторых — а может, и всех — гостей Ханны, но было уже поздно. У большинства этих людей не было адресов, хотя иногда Саймон видел их, они сидели, завернувшись в толстые пальто на берегу, или гуляли по центральной улице городка. Они выглядели какими-то потерянными.