Книга Лизаветина загадка (сборник) - Сергей и Дина Волсини

Так что пожелай мне удачи.

Твой Д.».

Рисунки из Фьезоле

Когда Шилкины, старинные приятели моего хорошего друга, решились отправить своего сына Григория на учебу в Италию, они обратились ко мне. Попросили встретиться с их оболтусом, поговорить на счет поездки и дать кое-какие наставления – в их кругу никто не был знаком с этой страной так хорошо, как я. Сами Шилкины были простой во всех смыслах семьей, по будням трудились, в выходные отдыхали, пропуская по рюмочке-другой в компании друзей, а с понедельника снова впрягались в телегу и тянули до пятницы, так жили год за годом и звезд с неба не хватали. За границей никогда не бывали, отчасти потому, что не имели для этого лишних денег, но больше из-за того, что не любили. Отдыхать ездили в деревню, и обустройством своего деревенского жилища занимались со знанием дела. Когда-то их брак дал трещину, они расходились, у него даже родился ребенок на стороне, но потом вновь воссоединились. Несмотря на временами запутанные отношения между собой, они всегда рьяно воспитывали двоих своих сыновей, и до сих пор оба парня оправдывали родительские ожидания. О заграничном образовании и думать не думали, если бы не старший, который в последнее время стал грезить учебой в Италии.

У Григория было два увлечения – рисование и бокс. И то, и другое давалось ему одинаково хорошо, но когда пришло время определяться с будущим, стало ясно, что совмещать эти два занятия не выйдет. Пора было решать, кем ему становиться. Бокс выглядел надежнее и уже приносил небольшой заработок, и он сделал выбор в пользу спортивной карьеры, но однажды выступил неудачно, и этот единственный на его счету проигранный бой вдруг напрочь выбил его из колеи – он никак не мог оправиться и начал испытывать страх перед рингом, чего раньше с ним никогда не случалось. На некоторое время его отстранили от соревнований, и сутки напролет он лупил грушу в зале, но страх не уходил, как будто что-то в нем сломалось и починить это он не мог; каждый раз, когда он представлял себя на ринге, перед глазами всплывал проигранный бой, и он не мог простить себе поражения и не мог отделаться от страха, что все повторится. Тренер говорил – да он и сам это знал, – что с таким настроем на ринге ему делать нечего, и все пытался вселить в него азарт, спортивный дух, разозлить его, наконец, но все напрасно, на следующую серию боев он не вышел. Старший Шилкин неожиданно болезненно воспринял конец не начавшейся карьеры сына – тут только все семейство узнало, что и он когда-то потерпел фиаско в спорте и, вероятно, поэтому возлагал особые надежды на сына. Мать же была только рада, что любимого сыночка перестанут наконец мутузить – она с самого начала не могла смотреть на все эти побоища и мечтала о том дне, когда сын снимет боксерские перчатки и возьмет в руки кисть. Так он и сделал. И тут ему снова не повезло, как будто удача от него отвернулась. Завалив вступительные экзамены в институт, в который, ему казалось, он мог бы поступить с закрытыми глазами, и не имея другого выбора, он отправился на факультет психологии и учиться стал не рисованию, а врачеванию душ – так уж сложилось. Все изменилось, когда в голову ему пришла идея стать не художником, а архитектором, и учиться не где-нибудь, а в Италии. Он не стал просить у родителей денег, а копил на поездку сам, подрабатывая то тренером для новичков, то официантом (потом он признался мне, что никогда не работал официантом, а был вышибалой в ночном клубе). И вот час настал. Пришло время покупать билеты и отправляться в путь. Его настойчивость порядком напугала родителей. Они с самого начала не одобряли эту идею, а сейчас, когда дело дошло до отъезда, и вовсе поникли – им казалось, что, стоит их невинному дитяти сойти с трапа, как его атакуют иностранцы-мошенники, оберут до нитки, и вернется их козленочек не солоно хлебавши. Ничуть не сомневаясь в плохом конце этой затеи, они, тем не менее, посчитали свои долгом внести свою лепту и направили его ко мне, мол, от беды это не убережет, но так им будет хоть чуточку за него спокойнее. Мы встретились.

К моему удивлению, Гриша оказался совсем не таким, каким представили мне его родители. Статный молодой человек, даром что спортсмен, разумный, но не до скукоты, шутливый, но без панибратства, он мне сразу понравился. Ему было двадцать, и он был таким, каким и должен быть двадцатилетний юноша – нетерпеливый, любопытный, озорной и при этом изо всех сил старающийся выглядеть сдержанным и взрослым. Спортивная жизнь и работа вышибалой многому его научили, и если в чем-то он и был наивен, то не от глупости, а от неопытности, вполне для его лет естественной. Напускная серьезность не могла скрыть его открытой и доброй натуры, и я удивился, что еще недавно он всерьез думал о боксерском поприще – ничто, кроме внушительных мышц, конечно, не напоминало в нем боксера. В нем чувствовалась природная деликатность и доброта, и невозможно было представить себе, чтобы он молотил соперника со звериной ожесточенностью, присущей этому виду спорта. На мои слова он согласно улыбнулся:

– Вот и тренер мне говорит: ты мог бы стать чемпионом, но ты слишком любишь людей, а в нашем спорте это противопоказано!

Откровенно – видимо, сразу определив меня на роль старшего товарища – он рассказал, чего хочет от поездки и сколько у него на это денег. Но самое главное, он тщательно подготовился, разузнал все о студенческих программах, маршрутах и жилье, разложил передо мной карту и показал намеченный план. Он выбирал между Болонским университетом и двумя учебными заведениями во Флоренции, сообщив, что после долгих исследований, находит эти три института самыми привлекательными для его целей – и я с ним согласился. Меня обрадовало, что он не нацелился на туристический Рим или на модный Милан, а смотрел шире. Начать он собирался с Флоренции, так как с Болоньей было все более или менее ясно, вдобавок, ему не терпелось посмотреть сам город и окрестности. Когда он зачитал список мест, которые собирался посетить, я проникся к нему еще большей симпатией – я-то полагал, что парня его возраста вряд ли будут интересовать флорентийские музеи, и тем приятнее было обнаружить, что я ошибался.

Мы с ним обсудили детали, касающиеся того, как читать железнодорожное расписание, где покупать билеты на поезд и зачем их компостировать еще на платформе, в каких местах питаться, почему перекусывать в барах принято стоя, а на ужин следует отправляться не раньше восьми, и прочие нюансы повседневной итальянской жизни. Хотя он запасся достаточной суммой, чтобы остановиться в отеле, пока не определится с местом учебы и не устроится в студенческий кампус, я взялся облегчить ему существование, хотя бы на первое время – итальянские отели весьма не дешевы, тем более, что он ехал туда в самый сезон. Шиковать он не будет, а значит, или снимет номер в какой-нибудь захудалой гостинице и тем самым сходу испортит себе впечатление, или найдет отель поприличнее, но где-нибудь на отшибе, что в принципе не страшно, но все же совсем не то, что жить в центре городе в самой гуще событий. Во Флоренции жил один мой хороший знакомый, бывший сослуживец, и я позвонил ему с просьбой подыскать какое-нибудь недорогое местечко для моего юного друга.

Саша жил в Италии уже лет пять. Мы познакомились с ним в давнишние времена, был момент, когда он даже побывал моим начальником. Тогда Александр Александрович пришел к нам в компанию как консультант и был приглашен на постоянную работу – около года он начальствовал над моим отделом. Потом что-то не заладилось с руководством, он вспылил, назвал придурком того, кого не положено называть так даже в мыслях, и вскоре уволился, сказав, что такая работа не для него. Он действительно не подходил для работы в большой компании, и не потому, что был слишком для этого свободолюбив, а из-за того, что отличался вспыльчивостью и ни с кем не уживался. Сколько его помню, он всегда увлекался и горячо верил в какую-нибудь идею, а потом, как только что-то шло не так, разочаровывался, бросался критиковать, искать виноватых и настраивал всех против себя. Пережидать периоды бури и затишья было не в его характере, а в жизни большой структуры они случаются постоянно. Однако, вопреки всем тем, кто крутил пальцем у виска, мол, такое место сгоряча не бросают, он сумел воспользоваться связями и устроился еще лучше прежнего. Не могу сказать, чем конкретно он занимался, но при каждой следующей нашей встрече, а мы с ним тогда уже были на «ты» и виделись пару раз в год на дружеских обедах, он выглядел как жирный гусь, с трудом удерживающий себя от того, чтобы не поведать во всех подробностях, как вкусно он поел. Обедать меня звал в дорогие рестораны, к которым раньше не испытывал тяги, блюда и напитки выбирал дотошно, ел, смакуя каждый кусок, хотя до этого перекусывал бутербродами прямо за компьютером, и в разговоре нет-нет да и упоминал атрибуты своей новой жизни – за дверями ресторана его ждал водитель, а сына он думал отправить учиться в Швейцарию. Потом он пропал из поля зрения, и в следующий раз я услышал о нем от общих знакомых, которые с нескрываемым изумлением поведали о том, как изменилась Сашина жизнь: он покинул страну, осел в Италии, прикупил там пару ткацких фабрик и теперь сидит себе в матушке-Европе и наслаждается дольче витой.