Книга В поисках любви - Алиса Берг

А кому принадлежит все остальное, мысленно спросила она его, но вслух произнесла нечто иное:

– Анна Владимировна просила меня помочь вам отобрать картины для выставки.

– Да, конечно, я заранее подчиняюсь вашему выбору. Смотрите все, что тут есть.

Юлия внимательно и c подлинным интересом смотрела работы. Лукомский следовал за ней по пятам, но не вмешивался своими замечаниями в ее впечатления. Он действительно необычайно талантлив, но что за ужас, что за мрак скопился в его душе? Она заметила, что он любил рисовать сериями, как бы в развитии, когда одно полотно тематически переходит в другое, хотя непосредственно сюжетно с ним и не связано. И в мастерской было несколько таких циклов. Один из них назывался коротко, но емко «Любовь».

Это был странный взгляд на любовь; каждое полотно изображало какой-то вид извращения, причем, в самой ужасной, отталкивающей форме. Гомосексуалисты, лесбиянки, садисты, мазохисты словно вышли на парад, дабы продемонстрировать публике свой извращенческий арсенал.

– Неужели, по вашему мнению, это и есть любовь? – не удержалась от вопроса Юлия.

Лукомский стоял в нескольких сантиметрах от нее и пристально, словно пытаясь проникнуть в ее внутренний мир, смотрел на Юлию.

– А вы когда-нибудь заглядывали в свою душу? По-настоящему, глубоко? На самое темное дно этого колодца?

– Вы полагаете, если я загляну на это дно, то там будет только вот это?

– А что может там быть еще? Вы привыкли жить в полутонах, не отдаваться до конца никакой страсти: чуть-чуть откусить от пирога, чуть-чуть поласкать мужчину, чуть-чуть посмотреть картину, а затем спокойно отойти ко сну. А вы хотя бы однажды попробуйте дойти до края, до самого предела собственных желаний – и вы откроете в себе такие глубины, о которых и не подозревали. Попробуйте не останавливать себя на полдороги, испробуйте все, что хотите, и вы почувствуете, как ваши желания начинают полностью завладевать вами. Что за жизнь вы ведете? Всегда умерены, спокойны, невозмутимы, всегда владеете собой, контролируете каждый свой жест, каждое свое слово. Но если вы хотите узнать себя, потеряйте полностью контроль над собой. И тогда вы предстанете перед собой совершенно другим человеком. – Лукомский замолчал на мгновение, перевел дыхание. – Вы такая очаровательная, соблазнительная, вы – сама страсть, только дремлющая. Поверьте мне как художнику, я это чувствую по каждому вашему движению. С тех пор, как мы повстречались, я думаю только о вас. Милая, любимая, дорогая… – Голос Лукомского зазвучал исступленно.

Юлия испуганно отскочила от него. Ее сердце бешено стучало.

– Успокойтесь, – сказала она, не совсем ясно сознавая, к кому обращены эти слова: к нему или к ней самой. – Вы ведете себя как… – она замолчала, подбирая подходящее определение. – Вы просто не владеете собой.

– Я не хочу владеть собой, я хочу, чтобы нами завладела страсть. Я же вижу, что и вы стремитесь к тому же. Не сдерживайте себя, позвольте себе быть свободной! – почти выкрикнул он.

– Я – свободна, а вот вы ведете себя ужасно. Если не хотите, чтобы я ушла, успокойтесь, нам нужно отобрать картины.

– Какое значение имеют картины? Они лишь часть меня, я просто выбрасываю на них то, что происходит у меня вот тут, – он положил ее руку себе на грудь. – Если есть целое, зачем вам его какие-то жалкие фрагменты? Вы будете жалеть, что снова сдержали себя. Желание будет вас жечь, как огонь, испепеляя, пока не сожжет дотла.

– Вы меня совсем не знаете, но уверенно предсказываете, что будет со мной. Как вы можете быть таким самоуверенным? Это же несерьезно.

– Я вас знаю так же, как и себя. Я это сразу понял, когда вас увидел. Вы стояли среди этих людей, но не имели с ними ничего общего. Вы были из другого мира, из того же, из какого пришел я. Я не спускал с вас глаз, я видел, с каким трудом вы заставляете себя быть похожей на них, как трудно вам дается эта роль. Но вы так старались. И это ваше неумелое старание только еще сильнее подчеркивало, что вы чужая на этом празднике жизни. – Лукомский сел, достал сигарету и закурил. Юлия тоже села, правда, на почтительном удалении от своего непредсказуемого собеседника. Но при этом она поймала себя на том, что ей интересно то, что он говорит.

– Как же вы это определили? – Она попыталась сделать так, чтобы ее голос звучал насмешливо.

– Разве это важно? Да я и не знаю, просто мне об этом сказал мой внутренний голос. Это единственный голос, к которому я прислушаюсь. Все остальные голоса, что внутри и снаружи, только лгут.

– Все-все-все?

– Как будто вы сами этого не знаете. Перестаньте играть перед самой собой, мы тут одни, никто не требует от вас, чтобы вы оставались в вашей обычной шкуре. Прошу вас, будьте такой, какая вы есть на самом деле.

– Но какая я, по вашему мнению?

Лукомский встал, подошел к холсту и повернул ее.

Юлия аж вздрогнула от неожиданности; на нем была изображена пара, занимающаяся любовью; в мужчине она узнала Лукомского, а в женщине – себя. Их лица, их тела изображали неодолимую страсть; эффект усиливался еще тем, что внизу горел костер, жар от которого поднимался к любовникам. Все это было написано с огромным мастерством, от картины было трудно отвести глаза.

Юлия была ошеломлена, она понимала, что имеет дело с замечательной работой, но ведь на ней изображена она, да еще за таким непубличным занятием. Этот Лукомский абсолютно невозможный человек, будь проклята та минута, когда они повстречались.

– Послушайте, как вы посмели это сделать? Вы не могли так поступить без моего разрешения.

Лукомский посмотрел на холст, затем перевел взгляд на Юлию.

– Я вам говорил, что пишу то, что живет в моей душе. А вас я там постоянно вижу вместе со мной. Я хочу, чтобы эта картина открывала бы мою экспозицию.

Юлия вскочила с места.

– Вы сошли с ума! Вы отдаете отчет себе, что будут думать люди?

– Меня не интересуют мысли этих недоумков. Пусть думают, что хотят. Они будут вам завидовать.

– У меня есть муж. Вы понимаете, чем это кончится?

– Если он столь убог, что способен приревновать вас к картине, стоит ли сожалеть о нем? Она прославит вас, вы будете такой же знаменитой, как Мона Лиза. Это будет наша общая слава, она навеки соединит нас вместе: художника и его модель.

– Послушайте, я могу вас понять, как художника, но вы же не хотите причинить мне вред?! Не надо выставлять эту картину.

– В вашем представлении слава – это вред, – в голосе Лукомского послышалось презрение. – Вот чего вас довели эти людишки. Выставив эту картину, я спасу вас.

«Что же делать?» – словно зверь по клетке, металась в голове мысль. Как отговорить его от этого безумного намерения? Если он вывесит картину на выставке, она просто не переживет этого.

– Не надо меня уговаривать, я слишком люблю вас, чтобы не оказать вам эту услугу.