Книга Сердце из нежного льда - Светлана Лубенец

И с тех пор пошло. Щербань выглядывал в очереди очередную юную особу и приглашал в студию. Он ни на йоту не отступал от сценария получения первого удовольствия: после фотографий анфас и в профиль устанавливал софиты на полу и просил девчонок раздеваться. Сначала просил. Потом требовал. Некоторые сопротивлялись, но недолго. Боялись. Все-таки он специально отбирал очень молоденьких и неискушенных. Но и среди молоденьких попадались такие, которые были на все готовы. Но Николаю больше нравились такие, которые не готовы… Удовольствие от них было слаще.

Однажды в хорошую погоду, перекуривая на лавочке возле метро, Николай увидел довольно немолодого дядю, который с большим увлечением перелистывал журнал «Бульвар – для вас!». Заметив взгляд Щербаня, пенсионер не смутился. Напротив. Он показал ему фотографию обнаженной крутобедрой красотки и сказал:

– Подумать только! Сейчас на что хочешь, на то и смотри! А в наше время и с женой-то… в кромешной тьме… Стыдились…

Они разговорились. Слово за слово… И Николай понял, что дедок за свою очень богатую разнообразными событиями жизнь на голых баб явно не насмотрелся. Сочувствуя бедолаге пенсионеру, Щербань очень ловко вывел разговор на тот факт, что у него на руках имеются некоторые изображения, которые гораздо лучше «бульварных» теток, потому как натуральнее: без силикона и ухищрений пластических хирургов. В общем, дедок купил у него альбомчик, который Николай ему любовно оформил, содрав за ретушь и дизайнерские прибамбасы приличную сумму. Семен Викторович, как прозывался дедок-пенсионер, привел к Щербаню и других клиентов. Любителей голых испуганных девушек оказалось предостаточно и не только среди пенсионеров. Слава Щербаня как мастера особой эротической фотографии распространилась по всему стольному граду Киеву, и он к телесным удовольствиям начал получать еще и существенное материальное вознаграждение.

Однажды Щербань прокололся. Во-первых, девчонка здорово сопротивлялась и даже его всего исцарапала, во-вторых, она совершенно неожиданно оказалась киевлянкой и привела-таки в его студию папашу. Папаша неприлично орал, разбил софит, лез в драку и обещал обратиться в милицию. Отмахиваясь от папаши, как от спятившего шмеля, Николай орал в ответ, что не сделал его дочери ничего плохого, а, наоборот, это она его всего исцарапала. И что милиция им ничем не поможет, потому что у них нет никаких доказательств. Даже гинеколог ничего не обнаружит. Он, Николай, не дотрагивался до девчонки и пальцем.

– А где пленка, мерзавец? – вопил папаша. – Машенька говорила, что ты снимал ее на пленку!

– Мало ли чего вам наговорит ваша Машенька! – не оставался в долгу Щербань. – Да ваша Машенька сама ко мне лезла!

Конечно, с родителем пришлось немножко подраться. Сил у Николая было явно больше, и он очень боялся нанести папаше тяжкие телесные, с которыми тот непременно сунулся бы в милицию. Папаша тоже понял, что крутой драки не выйдет, и принялся громить студию.

– А вот за разбой я вас привлеку! – изо всех сил крикнул Щербань, когда папаша собрался шарахнуть о стену его заслуженный «Зенит».

Разгневанный родитель замер с поднятыми к броску руками, с растерянным лицом повернулся к Николаю и очень осторожно положил фотоаппарат на стол.

– Ну, погоди, мразь, я еще придумаю, как тебя прижать, – прошипел он и вылетел из павильона.

Николай считал, что прижать его этому папашке никак не удастся, и расслабился, а тот взял да и, недолго думая, поджег его павильон. Конечно, пожар в людном месте сразу заметили и пламя погасили, но Щербань лишился части своего архива, в частности нескольких пленок с девушками, и почти совсем готового лакомого альбомчика для одного довольно видного руководителя. Николаю пришлось здорово потратиться на ремонт, потому что музей выделил ему очень незначительные средства на восстановление. Пока в павильоне шел ремонт, оставшиеся в живых пленки и фотографии пришлось принести домой. Николай тщательно спрятал компрометирующие материалы: разложил снимки и пленки по пакетикам и засунул за громоздкую мебельную стенку, которая не сдвигалась с места годами, даже во время ремонта квартиры. Они с Оксаной всегда клеили новые обои только узкой полоской под потолком, а за недвижимой стенкой копилась вековая пыль. Почему вдруг Оксане пришло в голову залезть за стенку, осталось для Щербаня загадкой на всю оставшуюся жизнь. Объяснять ему это жена не пожелала, поскольку ей и без того было о чем с ним поговорить и вволю накричаться. Он пытался объяснить Оксане, что эта самая немецкая стенка, за которой она обнаружила фотографии, а также югославская мягкая мебель, чешская хрустальная люстра, двухкамерный холодильник и сочная говяжья вырезка на второе – есть результат сбыта именно этой продукции, но она ничего не хотела понимать. Она называла его извращенцем и разными другими ругательными словами, которые, как неожиданно оказалось, знала в большом количестве. В конце концов жена собрала ему чемодан и указала на дверь. До развода он, конечно, имел право оставаться в квартире, хотя и принадлежащей жене, но обставленной на собственноручно заработанные им деньги, но не стал. Оксана Щербань мало того что была крута характером, она была еще одного роста с мужем и шире его раза в два. От одного только колебания воздуха, производимого движением жены по квартире, Николая склоняло долу, как сухую былинку. Он пытался подвалить к жене в смысле выполнения супружеского долга, пока еще не развелись, но Оксана бубнила одно и то же: мол, с извращенцем и сексуальным маньяком в постель не лягу.

После развода Оксанина квартира Оксане и осталась вместе с двумя совместно нажитыми пацанами, а половина таким же образом совместно нажитого имущества, по мнению суда, по праву принадлежала Николаю. Но не пилить же пополам двухкамерный холодильник или чешскую люстру! А отсуженные у жены кресло и пару секций мебельной стенки ставить все равно было некуда. До свадьбы Щербань жил с родителями, братом и сестрой в старом деревянном домике на окраине Киева. Теперь в домике кишмя кишела пацанва двух семейств: и брата, и сестры, и места Николаю там не было. Конечно, родители сжалились и прописали Николая обратно в свой домик. Он даже пожил с родней какое-то время, но чувствовал, что выпадает из их уже давно отлаженного быта, мешает им и раздражает всех, начиная от пятилетней дочки сестры и кончая старушкой-матерью, которая очень старалась этого не показывать. Промыкавшись так месяца два, Николай ко всеобщему облегчению съехал из родного дома и некоторое время пытался жить в фотостудии, но музею не понравилось, что служебные помещения превратились в жилые. Начальство раздражало, когда из форточек его павильона до туристов и отдыхающих доносился запах варящихся на электроплитке пельменей. А потом появились деловые ребята, которые пожелали купить у музея щербаньский павильон. Желания таких людей никогда не расходились с возможностями, а потому Николай в короткий срок оказался на улице. Он еще несколько раз приходил к жене, предлагая помириться, но она не пускала его дальше порога и не разрешала видеться с сыновьями, мотивируя его извращенческим прошлым и непредсказуемым настоящим. Довольно скоро Оксана вышла замуж за лысого и такого же тучного, как она, заведующего отделом тканей соседнего универсального магазина и повесила в зале блестящие оранжевые гардины, о которых давно мечтала. Наблюдая с улицы за блеском этих гардин, Николай Щербань пришел к выводу, что жена специально рыскала по квартире в поисках компромата на него, чтобы поскорей свалить к заведующему, в отделе которого и водились эдакие райские тряпки.