Книга Скальпель - Вячеслав Воронов

— Раскатал губу — заплатит! Ты вообще ни хрена не соображаешь? Тем более — не подходит тебе хоть что-то, надо — много и сразу!

Когда до моего района оставалось два квартала, головная боль моя от побоев стала нестерпимой, и я припарковался у городского парка, огороженного металлическим забором.

— Все будет нормально, заработаем, — бубнил Серега. — Время еще есть… Надо верить в удачу! С таким трудом все делается — еще и отдавать кому-то… Я имею в виду твоего телефонного монстра.

— Только пятую часть, — пробубнил я и почувствовал холодок в груди — все слышит, все видит тот, звонивший, мои нечистые помыслы, мои сомнения.

— Так что ж, что пятую? Да хоть десятую! Ты действительно, считаешь, что надо отдавать? Чему он тебя учил — стань человеком свободным, все по-барабану! Используй это знание против него самого! Ха-ха, научил на свою голову! Ах, да, твой сын у него в заложниках. Но, может, он ничего плохого ему и не…

— Что ты несешь? Палец у меня в морозилке лежит!

— Слушай, не в обиду… Можно взглянуть на него?

— На кой черт он тебе? — вызверился я. Я подумал об окровавленном свертке, который подбросили мне под двери. Передо мной явственно предстала сцена, когда сыну резали палец — хорошо, если применяли какой-нибудь наркоз, а если нет… Мне вспомнилось, как Руслан ударился ногой о ножку кровати, как он вскрикивал, стонал и извивался, страдая от боли ещё терпимой. Я невольно представил, как страшно мог корчиться он и кричать, если палец резали какими-нибудь слесарными ножницами. Слезы навернулись у меня на глаза.

Сквозь их пелену я взглянул перед собой, на снующих, перегруженных заботами, безразличных к чужим проблемам людей. Они спешили по своим делам, в вечную кабалу деятельности, без которой протянешь ножки от голода. Посмотрел на бесконечный поток машин, оскудевавший только к ночи. Внутри них словно сидели не люди, а механизмы, ставшие частью машины, частью бездушного, ни к чему не чувствительного железа. Глянул на городской парк, окружённый металлической изгородью для того, чтобы то живое и здоровое, что было в свободно разросшихся деревьях, не посягало на машинную гармонию, не будило в человеке нежелательных чувств.

Там вовсю наводили порядок, беспощадно вырубая якобы сорную поросль, подрезали ветки, местами вовсе корчевали, чтобы расчистить площадь для развлекательных капищ. Вместо полноценных деревьев будут одни обрезанные, убогие калеки с культями вместо веток, жалкое подобие былой, ничем не сдерживаемой, буйной жизни, тянувшейся к солнцу. Жизни, которая сама, в естественной мудрости решала, кому жить, а кому умирать. Руки бы вам отрубить, как вы рубите на деревьях ветки, подумал я. Эти мысли снова вернули меня к пальцу, лежавшему в морозилке, рядом с замороженными кусками свиного мяса. Вот и моему сыну начали рубить руки, как я в сердцах желал чужим людям. Пока не руки, конечно, а пальцы, но долго ли… И я подумал, что уж лучше, если на то пошло, кому-то другому руки, чем моему сыну пальцы, что ещё остается, и черт с ними со всеми…

Чувство острого неприятия сидевшего со мной рядом Сереги, злость на то, что он так бесцеремонно участвовал в моем кровном деле, вдруг охватила меня. Это же мое, личное, а он, хоть и рвется в помощники, но делает это как-то не так. Ничего хорошего не получится, если чужие руки будут касаться моего, сокровенного.

— Ну, чего стоим? Поехали, нам еще печатать — зло рявкнул Серега, словно прочитав мои мысли. Я почувствовал себя так, словно меня застали за чем-то постыдным, как-будто на лбу моем читалась каждая мелкая, потаенная мыслишка, чего никому знать не полагалось. Но тут же я встрепенулся, стремясь доказать, что на самом деле я не такой, каким меня застали врасплох, и взялся за руль. Еще большая злоба и подозрения на всех и вся, на Серегу в том числе, охватили меня.

12

Так быстро, как мне хотелось, выполнить работу нам не удалось — в офисе оказалось мало краски. Я точно помнил, что недавно ее покупал, а расходовали мало, и не мог понять, куда она подевалась.

— Где краска? — мрачно спросил я Валеру, не надеясь уже ни на что.

— В шкафу, возле принтера, как всегда.

— Ее там нет.

— Была. Я не брал! — заверил Валера, голос его задребезжал от возмущения.

Я обошел еще раз офис, заглядывая во все шкафы и углы. Серега ходил вслед за мной, всем видом выражая озабоченность.

— Что за ерунда! — заорал я, сорвавшись. — Она должна быть здесь!

Нервы мои были на пределе, ребра ломило от побоев.

— Ну, нету, значит, нету! — заявил Серега.

Нам пришлось колесить за краской в другой конец города. Краской дело не закончилось — на первых же листовках наш видавший виды принтер начал давать сбои, и мы вынуждены были везти его в ремонт. Мастера мы прождали больше часа, и я, поглядывая на часы, матерясь и сплевывая, всё порывался ехать в другое место, но Сергей останавливал меня.

— Я слышал, тут делают хорошо, а в другом месте только деньги выбросишь. Нечего метаться туда — сюда, — бубнил он, куря одну сигарету за другой, вальяжно развалившись в кресле автомобиля и отворив нараспашку дверь.

— Один черт надо ремонтировать… — в отчаянии бормотал я. — Как я заработаю без принтера?

— Будет возможность, — бросил Серега нехотя.

— Где она будет? — вызверился я.

— Появится. Настроиться надо! Принтер твой… свет клином на нем сошелся!

— Так что же делать, черт бы все побрал? — заорал я.

— Придумаем что-нибудь. Чувствую я… понимаешь, или нет… Может быть чутье у человека, как у загнанного волка, или нет? А ты только психуешь.

— А как же мне не психовать, скажи пожалуйста?

— Возьми себя в руки. Так дела не делаются.

— Твою мать, что ты несешь?! — зарычал я, зыркая по сторонам. Но, понимая, что Серега прав, я стиснул зубы, глубоко вздохнул и застыл, глядя в одну точку.

Наконец, появился мастер, едва вышедший из подросткового возраста переросток. Он был худым, как дрофа, и пыжился выглядеть старше и солиднее. С выражением наигранной серьёзности он глядел на нас свысока, словно, принимая заказы, делал одолжение профанам, далёким от мира печатной техники. Неспешно провозившись некоторое время, он заявил, что надо купить какую-то деталь. Продавалась она в том же магазине, где и краска.

К этому времени на меня снизошло странное одурманивающее спокойствие. Единственная мысль, небезразличная мне, была о стоимости такого затяжного ремонта. Даже беспокойство о сыне притупилось. Испытывая дискомфорт от этого безразличия, я подумал: вот так смиряются с любыми утратами, от безвыходности, от невозможности прыгнуть выше головы, а может, и от нежелания попытаться сделать это. Как легко поддаться малодушию и найти оправдания, и твердить эти оправдания направо и налево, чтобы обелить себя в глазах так называемых порядочных людей, и на виду этих людей вскидываться в рыданиях, вовсю проклиная виновников. Как просто обмануть и самого себя, повторяя эти оправдания, как мантру, десятки раз — все обстоятельства, все они, злые происки жестокого мира, а я ведь белый и пушистый… И все, все окупится там, в небесной дали, потусторонней изнанке вселенной. А бунт — вранье, и свобода — вранье, глупые выдумки романтических натур, на переносице которых неизменным атрибутом обосновались розовые очки.