Книга Ловушка для Черного Рейдера - Фридрих Незнанский

Ей повезло. Серафима Петровна была дома, отдыхала после дежурства в больнице, только другого района. Алла умела находить пути к сердцу того или той, кого хотела «разговорить». А в данном случае вышло так, что она сама знала о происшествии гораздо больше, чем родная мать пострадавшего. Вот и разговорились. Больше всего, конечно, Стерину интересовало, каким образом это случилось? Почему молодой и здоровый парень «шагнул», как уверяет молва, из окна отдела милиции? Чем вызвана эта его попытка самоубийства? Может, у него были для того серьезные причины?

Убитая горем, Серафима Петровна стала рассказывать, вспоминая совсем недавние события, и Алла быстро убедилась, что видимых причин у Жени не было никаких. Тем более, повода для самоубийства. Правда, один факт задел журналистку. Это известие о том, что пропала девушка, подруга Жени. Уехала от него на автобусе, но домой так и не приехала до сих пор, какой уже день… А милиционер, участковый из Богоявленска, рассказал Серафиме Петровне, что и арест Жени был связан, вероятно, с этим фактом напрямую. Причем арестовали не одного Женю, но также и его напарника Ивана. И об этом знал не только участковый, но и подруга Ивана — Лена, проживающая в том же Богоявленске.

И вот это уже была не ниточка, как медсестра Люся с ее сведениями, а серьезный след, никем, очевидно, еще не затоптанный.

Исчезновение девушки, арест одного милиционера, другого, — это уже интрига! И Алла Стерина ринулась в Богоявленск — по адресу участкового уполномоченного Дергунова, которого назвала ей растерянная от навалившегося несчастья женщина. Это по его совету Серафима Петровна потребовала у главного врача больницы, где лежал Женя, провести судебно-медицинскую экспертизу для установления причин, по которым молодой и здоровый мужчина вдруг решился на самоубийство. На что врач ей ответил, что они сами знают, что и как надо делать. А на заявление, что мать пострадавшего — сама медицинский работник, тот уже в грубоватой манере, с апломбом, присущим всякому, высокопонимающему о себе «медицинскому светилу» местного значения, заявил, что она, именно как медицинский работник, должна понимать его трудности и не лезть со своими дурацкими советами. Что будет надо, то и сделают. А вот когда появится возможность разрешить ей дежурить возле сына в реанимации, ее об этом известят. И на том их разговор закончился. Но одно уже поняла Серафима Петровна: раз они что-то от нее скрывают, значит, им есть, что скрывать. Потому и об экспертизе вообще говорить не стали, и в отделение ее не допускают. Чего-то боятся. Или им приказали. Но кто мог приказать, если речь идет о жизни молодого человека. Которого, скорее всего, жестко допрашивали в милиции, иначе почему он был весь в крови?..

Уезжая в Богоявленск, Алла твердо пообещала держать Женину маму в курсе своего расследования. Главное, надо было узнать причины, а потом можно попытаться и соответствующие меры принять против такого беспредела. Серафима Петровна хотела бы верить…

Но обе они еще не знали, с чем столкнулись…

Павел Антонович Дергунов поначалу морщился, слушая бойкую, словно заученную наизусть речь корреспондентки. Много слов и треска, казалось ему. Но постепенно, по мере поступления вопросов, которые она задавала, пользуясь при этом такими сведениями, которые были еще неизвестны участковому, Алла все больше завоевывала доверие пожилого уже «служителя закона». Понял он: девочка-то в корень смотрела, несмотря на свою молодость. И он решился поведать ей те факты, которые знал. А их, как быстро выяснилось, оказалось столько, что, сложив все имеющиеся у них сведения, милиционер и журналистка могли даже попытаться выстроить собственную версию происшедшего.

Ну, во-первых, то, что арест Жени, — а это было именно так, — связан с пропажей его девушки Нины, было, по существу, установленным фактом. На недоуменный взгляд Аллы Павел Антонович, взяв с журналистки честное-пречестное слово, пообещал попозже отвести ее к самой Нине, которая успела уже рассказать «дяде Паше» — так его тут все звали отродясь, — такое, от чего у нормального человека волосы встанут дыбом.

Вот она — сенсация! — поняла Алла, но не торопилась со своими выводами. Был готов к бою и Костя-фотокор, напрягшись, как борзая перед броском на добычу. А потом им было важно знать, что Большой Тихон — так звали главного редактора газеты за его малый рост и великую удаль — по этому поводу скажет. Без его слова ни одна информация не появится на страницах «Вашего города». А такой материал, да особенно с фотографиями, уж точно потрясет основы, это ясно!

Был в деле и еще один острый момент. Имея на руках заявление от потерпевшей и акт медицинского освидетельствования, составленный в травмопункте, Нина Крюкова в сопровождении капитана милиции Дергунова явилась в следственное отделение ОВД и передала их дежурному. А тот под взглядом Дергунова спорить не стал, а зарегистрировал и отдал квитанцию. На следующий же день Нину вызвали в милицию. Ее опять сопровождал Дергунов. Заявления были переданы дознавателю, и тот решил допросить потерпевшую, имея в виду, что все разговоры о насилии, да еще групповом, могут оказаться выдумкой гражданки Крюковой, направленной на то, чтобы опорочить честных людей, которых она, собственно, и назвать-то не может пофамильно. И где был, не знает точно, и все остальное — тоже подозрительно. Вот под этим углом и начался допрос. Нина с трудом переносила откровенно издевательские вопросы дознавателя, а в конце допроса просто расплакалась.

Дознаватель пару раз выглядывал в коридор, взгляд его останавливался на Дергунове, и он спрашивал, чего, мол, ждешь, капитан?

А Дергунов спокойно и веско отвечал:

— Да вот, матери обещал присмотреть за дочкой, а то нынче обидчиков больно много развелось, ни стыда, ни совести не имеют.

— А, ну-ну, — кивал дознаватель и закрывал дверь. Очевидно, очень ему мешал здесь милиционер.

Улучив удобный для себя момент, дознаватель оставил потерпевшую одну и вышел в коридор, где сидел Дергунов, якобы сделать короткую передышку и покурить. На вопросительный взгляд участкового неопределенно пожал плечами, но с видимым сочувствием к девушке, оставшейся в его кабинете. Она писала новый вариант своих показаний, как, словно бы, между прочим, вскользь высказался дознаватель. При этом он с сожалением поглядел и на участкового, будто всерьез разделял его заботы.

— Понимаю я тебя, капитан, — морщась от дыма, попадавшего в глаза, заговорил он. — Заботы, заботы… И все для чужих людей… понимаю, да. Бывает иной раз, что за этими заботами о себе самом начинаешь забывать, верно говорю? — и не дождавшись ответа, продолжил свою «философию»: — Думаешь ведь, что живешь вечно… общая наша беда. А годы — вон они, все ближе к пенсии, а там? — он огорченно махнул рукой. — Хорошо еще, если она будет, эта пенсия. А то ведь как повернется!.. Да, думать надо, капитан, послушай дружеский совет. Хорошо думать, кому нужны эти заботы, которые ничего, кроме неприятностей нам же самим, не добавляют?.. Ладно, пойду’ наверное, написала уже. Если собираешься ждать, скоро отпущу. Гнилое это дело, капитан, недоказуемое, помяни мое слово, уж я-то знаю. Типичный «висяк», а он прокуратуре нужен, сам подумай? Там, над нами, не дадут ходу. Вот то-то и оно…