Книга Огненная проповедь - Франческа Хейг

Здесь он стал осторожнее – зачерпывая ладонью воду, пил очень медленно, я же, встав на четвереньки, хлебала прямо из реки.

– Разве мы, в конце концов, не вышли туда же, к низовью, где начинается тоннель? Не здесь ли они нас ищут?

Я покачала головой.

– Это другая река. Она вытекает из той, но чуть выше по течению от Виндхэма, и бежит с другой стороны горы. А мы прошли сквозь гору.

– Так вот что значит – быть провидцем? Нет, я, конечно, этому безмерно рад, но все равно это кажется странным. Я думал, ты сможешь прочесть, что у меня в голове, но, похоже, твой конек – география.

Я усмехнулась и покачала головой.

– Прости, что разочаровала тебя. Хотя я чувствую не только места. Просто с ними у меня получается легче всего, но, как правило, я могу уловить и эмоции, и грядущие события… иногда. Особой разницы нет в том, как я вижу событие, а как – место или эмоции. Я увидела, что если мы пойдем вверх по течению, то попадем в другую пещеру. Она существует, поэтому я смогла почувствовать ее.

– Но будущие события – они же еще не произошли. Это не то же самое, что и река, которая всегда тут текла.

– Знаю. События еще не произошли, но произойдут, поэтому я могу их чувствовать. Это не так, как видения. Это больше похоже на воспоминания. Как будто время для меня смешалось, и я могу вспомнить то, что еще не случилось. Но здесь нет никакой последовательности – иногда я могу предсказать незначительные происшествия, но пропускаю что-нибудь действительно значимое. Порой – наоборот.

– А ты можешь вспомнить, что случится с нами в ближайшем будущем? – Он сидел, болтая в реке ногами.

– Не точно. Не всегда всё так происходит. Иногда мне даже трудно понять, что это: всего лишь удачная мысль или провидение. Вот как сейчас – я считаю, что мы должны идти рекой, вниз по течению. Но с другой стороны, я и просто вижу в этом резон, потому что пробираться через это будет очень сложно. – Я указала на густой кустарник, росший по обе стороны реки. – Ну и потому, что мы не хотим заблудиться и не хотим, чтобы нас выследили с собаками.

Он вздохнул.

– Когда ты меня вытащила из резервуара, я надеялся, что на некоторое время покончу с плаванием.

– Прости.

– И я так подозреваю, что времени для сна у нас нет?

Я засмеялась, поднимаясь на ноги.

– В деревне, где я выросла, у наших соседей была старая овчарка, весь день она спала на крыльце у двери. Ее звали Кип. Вот так я и буду тебя звать: Кип. А пока спать чересчур рискованно. Мы и так тут пробыли слишком долго.

В отличие от реки под Виндхэмом, вода здесь имела красно-коричневый оттенок из-за торфа.

В реку мы вошли вместе. На мелководье вода была теплой, но когда мы добрались до середины, то до дрожи промерзли от холодного и быстрого течения.

– Что скажешь?

Он приподнял бровь.

– В идеале хотелось бы, конечно, чуть теплее.

– Нет, насчет имени.

Он повернулся лицом к верховью, лег на спину и поплыл вниз, бросив с усмешкой:

– После того, как ты вытащила меня из резервуара, можешь звать как угодно.

Я тоже подумывала о том, чтобы плыть по волнам, но река оказалась не такой уж полноводной, а местами и совсем мелкой, так что нам приходилось, сбивая ноги, карабкаться по скользкому сланцу через низкие порожки. Кое-где, напротив, пороги становились слишком крутыми, с быстрым течением, поэтому мы выходили из реки и продолжали путь вдоль высокого берега и возвращались в воду, когда русло выравнивалось. Дважды Кип падал и скатывался с берега вниз, но успевал схватиться за корень или камень, едва не угодив в бурлящую реку. Затем, цепляясь, взбирался наверх. Там, где берег становился пологим, мы шли по траве вдоль реки. Но я следила, чтобы мы меняли стороны и нигде не оставляли четких следов. Время от времени нам попадались колючие кустарники с ягодами, а как-то под бревном, нависшим над краем берега, Кип нашел несколько грибов. Мы так проголодались, что даже их гадкий вкус не остановил нас.

Ближе к вечеру он предложил передохнуть.

– Если мы выйдем сейчас, пока солнце не село, успеем посушить одежду.

Я взглянула на него. Он сжимал челюсти, чтобы подавить дрожь.

– Отличная мысль. – Я почувствовала, что идти по реке становилось небезопасно – растительность вокруг поредела, густой кустарник сменился травой и лишь случайное дерево изредка нарушало гладь равнины.

Нам пришлось цепляться за корни и буквально-таки затягивать себя на крутой склон берега, нависшего над рекой почти вертикально. Взбираясь первой, я слышала, как ниже карабкался Кип. Он хоть и ругался, но не отставал.

Затем Кип заметил тропинку, ведущую вдоль берега, почти заросшую, но всё же различимую. Мы спустились на несколько футов к выступу и пошли по тропе, над которой свисали корни деревьев, пряча нас от ненужных глаз. Наш оборванный вид привлек бы внимание каждого встречного, не только преследователей.

Взглянув на Кипа, я увидела, что его спина, и без того вся в порезах и ссадинах, сгорела на солнце. Он заметил, что я смотрю на его израненные плечи.

– Да и тебе, похоже, неплохо досталось, – показал он на мои ушибы и ссадины. – Так что мы оба не в лучшей форме.

– Все равно тебе лучше держаться в тени.

– Сейчас цвет лица беспокоит меня меньше всего на свете. Погоня, тюрьма, пытки – да. А вот солнечный загар как-то не очень.

– Ты говоришь слишком весело. Даже и не скажешь, что у тебя такие мрачные мысли в голове. Ты не боишься?

Он улыбнулся.

– Вернуться туда? Нет. – Он все еще улыбался, но теперь смотрел вниз, на ущелье, в глубине которого бежала река. – Потому что я не вернусь. Даже если они найдут нас – я прыгну первым.

* * *

Хотя на узком выступе мы шли бок о бок, но теперь, с наступлением темноты, когда не видели лица друг друга, стало легче откровенничать. Я рассказала Кипу о годах заточения в Камерах Сохранения, о жизни в поселении и даже о моем детстве в деревне.

– Прости, я, наверное, слишком много болтаю.

Наши руки соприкасались, и я почувствовала, как он пожал плечами.

– Зато мне нечем поделиться.

И правда, не имея собственного прошлого, он с жадностью ловил подробности моей жизни, подбадривал меня и засыпал вопросами, особенно о Заке.

– Должно быть, для тебя это самое странное, – предположила я. – То есть, конечно, не знать ничего о себе вообще очень странно, но не помнить своего близнеца, по-моему, самое странное.

– Понимаю. Остальное – да, важно. Но у меня такое ощущение, что где-то в глубине души все-таки знаю, кто я, и на это особо не влияет то, что не помню, где жил и чем занимался. Но вот то, что мне неизвестно, кто мой близнец, словно пропастью отделяет меня от самого себя и вселяет чувство, что этот разрыв не преодолеть, по крайней мере, не преодолеть полностью.